Новая имперская история Северной Евразии. Часть II

Так можно обрисовать умозрительную модель «революции» в нескольких словах, с точки зрения новой имперской истории. Как и любая другая, эта модель может использоваться историком или социологом для объяснения тех или иных исторических реалий, но это не значит, конечно, что «революция» является самостоятельным феноменом, развивающимся по однозначным законам. Можно спорить, какие события относятся к «революции», а какие нет, когда она началась и закончилась. Наконец, есть и те, кто не признает вообще никаких «революций», предпочитая описывать события в категориях заговора, переворота, да и просто пропагандистской кампании. И спорить о «сущности» событий («революция или не революция») достаточно бессмысленно, потому что сами по себе они, как правило, не отличаются от многих других ситуаций: насильственной смены правителя или правительства, бесчинств толпы, военных действий, убийств, провозглашения новых законов и т.п. Продуктивнее сформулировать вопрос иначе: что меняется, если мы называем события революцией, как это понятие помогает увидеть дополнительный смысл за вполне рядовыми обстоятельствами, объяснить проще и убедительнее ход истории? И почему участники и современники событий в одних случаях использовали термин «революция», а в других не признавали в них революции?

Трудность в использовании «революции» как аналитической модели вызвана тем, что уже несколько столетий понятие революции сознательно используется для планирования или обоснования смены власти (причем, в это понятие подчас вкладывается очень разный смысл). В результате историкам трудно отделить собственный взгляд на события прошлого от описания этих событий самими участниками. «Революция» как современное объяснение сливается с «революцией» как самоназванием исторического события, пропадает ощущение исторической дистанции и понимание того, что мы пытаемся найти объяснение прошлому с точки зрения наших сегодняшних интересов и знания — а не поддержать ту или иную сторону в конфликте вековой давности.

Поэтому, размышляя о революции как о многоаспектном факторе имперской истории, важно отдавать себе отчет в несовпадении нашего нынешнего понимания этого понятия с тем смыслом, который вкладывали в него в XVIII или XX вв. Современная модель «революции» была уже сформулирована в начале этого раздела: она нужна для того, чтобы описать и очертить предел «империи» как попытки вместить структурную имперскую ситуацию в рамки единой политии. Если империя кончается там, где начинается революция, значит, «революция» описывает те аспекты имперской ситуации, которые больше не удается примирять в рамках «старого режима». Независимо от моральной и политической оценки событий, описываемых как «революция», эта концепция полезна, как позволяющая увидеть и зафиксировать то, чего не видно как с точки зрения «империи», так и с точки зрения возникших на ее обломках новых формаций.

Что же касается понимания значения «революции» деятелями прошлого, то оно варьировалось от эпохи к эпохе и от одного общества к другому, отличалось у разных политических или интеллектуальных кружков, и эту вариативность нужно будет постоянно иметь в виду. Важно и то, что разнообразие трактовок революции ограничено довольно четкими рамками, прежде всего — хронологическими. С давних времен люди сопротивлялись властям и бунтовали. Иногда эти бунты приводили к масштабным социальным катаклизмам — падению династий и целых государств, или к радикальному изменению правил внутри государства. Однако идея «революции» в политическом смысле появилась сравнительно недавно, лишь несколько столетий назад, и это указывает на изначальное описание достаточно современных социальных процессов. Особый термин понадобился для обозначения особого типа политического переворота: не просто радикальной трансформации социального порядка, а трансформации, затеянной в соответствии с определенной моделью общественного устройства.