Новая имперская история Северной Евразии. Часть II

«Нация» как заочное сообщество мыслящих заодно индивидуумов — всегда воображаемый феномен, ведь невозможно лично узнать и даже просто увидеть всех ее участников. Эта эфемерность «нации» — при отчетливом переживании ее реальности и «материальности» — во многом и породила идею славянофилов о «двух нациях» внутри русского народа. Согласно этой идее, глубокий цивилизационный разрыв мешает представителям нации европейской культуры увидеть подлинное внутреннее единство нации «простого народа», сплоченной (как предполагает романтическая теория) общей душой. Новое поколение революционеров, впитавшее идею социологической «реальности народа», решило на практике воссоединиться с истинной нацией «простого народа» (крестьянами и рабочими). Но где потенциальный революционер второй половины XIX в. мог вступить в контакт с «простым народом» для распространения революционных идей? Значительная часть городского населения занималась физическим трудом, но социальная структура имперских городов 1870-х и 1880-х годов не способствовала содержательному общению с этим классом горожан. Непредвиденной преградой оказался символически значимый внешний облик (включая одежду), а также принципиальное отсутствие общего (не сегрегированного по сословному принципу) публичного пространства, где могла бы состояться встреча.

Студенты университетов — основа кадров революционного движения — с 1861 по 1885 гг. были освобождены от необходимости ношения формы, которая визуально подчеркивала их принадлежность к социальной элите. Тем не менее, Устав 1863 г. предписывал: «Учащиеся должны быть на лекциях в приличном платье, причем не допускается ношение национального платья и каких-либо знаков отдельной народности, товариществ и обществ». Для встречи с народом можно было приобрести «национальное платье» или одежду рабочего, но, как известно по многочисленным свидетельствам современников, в этой одежде образованный горожанин часто выглядел не менее подозрительно и странно, чем террорист Каракозов или славянофил Аксаков в своем «русско-персидском» наряде.

Переодевшись и освоившись в новом облике, где и как такой студент мог встретиться с «народом»? Самыми очевидными его представителями были дворники, они же — швейцары и обслуга в многоквартирных домах. Но в официальные обязанности дворников входило доносить полиции обо всех подозрительных лицах и происшествиях. Официант (половой в трактире) был все время на бегу; можно было остаться наедине с извозчиком, но для каждого извозчика потребовался бы отдельный агитатор. С точки зрения революционного пропагандиста, лучшей аудиторией являлись фабричные и заводские рабочие, работающие коллективно, но чужаку проникнуть за ворота фабрики не представлялось возможным. В компактных коллективах рабочих многочисленных мастерских заметить чужака было еще проще.

Можно было попытаться заговорить с «народом» в часы отдыха, когда рабочие и городская прислуга собирались в трактирах, но этот вариант, по-видимому, рассматривался представителями интеллигенции как наименее реалистичный. По крайней мере, в дошедшей до нас обширной мемуарной литературе нет упоминаний о пропаганде в трактирах. Как публичное пространство народной социализации, трактир предполагал самые примитивные, телесные формы развлечений, и попытки серьезного разговора, не говоря уже о произнесении пропагандистских речей, в этом пространстве обрекались на неудачу или даже могли вызвать насилие в ответ. Города населяли тысячи представителей «народа», но переход социальных границ и установление контакта с ними, даже с соседями по дому, представлял реальную проблему.

Деревня являлась исходным резервуаром «народа» в его естественном социальном окружении, с небольшими вкраплениями местного дворянства, сотрудников земств и полиции. Однако деревня в России середины XIX века представляла особый мир с особым укладом жизни, отрезанный даже от уездных городов из-за плохих дорог. Каждое новое лицо в сельской местности немедленно бросалось в глаза и вызывало подозрения, тем более что сама одежда и речь представителей интеллигенции выдавали социальную дистанцию. Городские революционеры выглядели в глазах крестьян как помещики или правительственные чиновники. Еще хуже получалось, когда городские юноши выдавали себя за местных, одеваясь по-крестьянски и разговаривая «народным» языком (как делали, например, украинские активисты 1860-х гг. во время вылазок в села с культурной миссией). Чужаков немедленно разоблачали, а попытка маскировки вызывала у сельчан подозрения. Крестьяне могли избить самозванцев, заподозрив в воровстве, а могли арестовать и сдать властям.