Читаем Новая инквизиция полностью

Допустим, в Мехико живет человек, который всегда ходит в красных носках, а в Белграде живет человек, который всегда ходит в синих носках. Представьте, что мы каким-то образом можем «заставить» человека в Мехико снять красные носки и надеть синие. Если эти двое мужчин ведут себя так, как фотоны в эксперименте д-ра Аспекта, то мужчина в Белграде должен мгновенно (то есть прежде, чем до Белграда может дойти сообщение о том, что произошло в Мехико) снять синие носки и надеть красные. Более того, если поведение обоих мужчин в точности соответствует поведению нелокально взаимодействующих фотонов, такая синхронная смена носков должна происходить всякий раз, когда мы «заставляем» сменить носки любого из них.

Понятно, почему Эйнштейн считал такие нелокальные эффекты «пугающими». Поскольку энергетический сигнал (причина!) не может распространяться со сверхсветовой скоростью, вызывая такие нелокальные эффекты (следствие!), получается, что нелокальные эффекты происходят в нарушение причинно-следственных связей, т. е. беспричинны.

Теперь обсудим один технический вопрос. Исходя из «Копенгагенской интерпретации», разработанной д-ром Нильсом Бором и его коллегами в Копенгагенском университете в 1926–1928 годах, между наукой и «реальностью» есть разница К сожалению, «Копенгагенская интерпретация» позволяет приходить к таким тонко уловимым и едва различимым выводам, что вряд ли можно найти двух физиков, которые трактуют ее совершенно одинаково. Д-р Бор однажды заявил: «Считалось, что физика описывает вселенную, но теперь мы знаем, что она описывает лишь то, что мы можем сказать об этой вселенной (курсив его)».

Если я правильно понимаю, «вселенная» — это философская концепция, обычно подразумевающая «реальную вселенную» со всеми присущими ей философскими проблемами «реальности». Однако, «то, что мы можем сказать о вселенной» относится к нашей математике и нашим экспериментам, или, в моей терминологии, к нашему нынешнему туннелю реальности, который кажется нам полезным для объяснения нашей нынешней настройки. Мы всегда должны помнить, что говорим о настройке, то есть о наших семантических структурах, а не о мире. Меню — это не еда.

Однажды д-р Юджин Вигнер сказал (или его слова ошибочно поняли), что, согласно «Копенгагенской интерпретации», вселенная создается нашими мыслями и экспериментами. Наверное, он имел в виду, что так создается эмпирическая вселенная, а не «вселенная» вообще, которую мы не можем познать.

На первой странице книги «В поисках кота Шредингера» Гриббин отважно заявляет, что по «Копенгагенской интерпретации» «нет ничего реального», но потом быстро остывает и на четвертой странице говорит гораздо сдержаннее, что «задумываться о «реальности» в обывательском смысле — не лучший способ размышлять [о физике]».

Д-р Ник Херберт в нескольких беседах утверждал, что «Копенгагенская интерпретация» сродни «Христианской науке», поскольку отрицает существование реальной вселенной. Но ему не нравится «Копенгагенская интерпретация».

Д-р Дэвид Бом в недавнем разговоре со мной заметил, что «Копенгагенская интерпретация» «отрицает нашу возможность делать какие-либо утверждения относительно действительности». По-моему, он намеренно употребил понятие «действительность», пытаясь обойти философские проблемы понятия «реальность».

Наверное, вы считаете, что я симпатизирую копенгагенизму в моем понимании; вот почему я написал о корреляции теоремы Белла с «экспериментальным миром» и не сказал ни слова о ее корреляции с; «реальной вселенной», или «фундаментальной реальностью», какой бы она ни была.

Я считаю «экспериментальную реальность», или «экспериментальный мир», или «экспериментальный туннель реальности» частью «экзистенциальной реальности», которую люди эмпирически воспринимают; она составляет значительную часть опыта у экспериментаторов, и относительно незначительную часть опыта у поэтов и музыкантов.

Кроме того, я считаю, что какие бы категории мы ни использовали, организуя наш опыт в слова или мысли, в них есть метафоры; а рассуждения о процессе создания метафор неизбежно приводят к созданию новых метафор и метафор о метафорах. Поэтому резонно предположить, что конфликтующие версии «Копенгагенской интерпретации» «в действительности» пытаются сказать одно и тоже, но при помощи разных метафор.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы
Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы

Как появились университеты в России? Как соотносится их развитие на начальном этапе с общей историей европейских университетов? Книга дает ответы на поставленные вопросы, опираясь на новые архивные источники и концепции современной историографии. История отечественных университетов впервые включена автором в общеевропейский процесс распространения различных, стадиально сменяющих друг друга форм: от средневековой («доклассической») автономной корпорации профессоров и студентов до «классического» исследовательского университета как государственного учреждения. В книге прослежены конкретные контакты, в особенности, между российскими и немецкими университетами, а также общность лежавших в их основе теоретических моделей и связанной с ними государственной политики. Дискуссии, возникавшие тогда между общественными деятелями о применимости европейского опыта для реформирования университетской системы России, сохраняют свою актуальность до сегодняшнего дня.Для историков, преподавателей, студентов и широкого круга читателей, интересующихся историей университетов.

Андрей Юрьевич Андреев

Прочая научная литература / Образование и наука / История / Научная литература