Новая история стран Азии и Африки. XVI–XIX века. Часть 1

Кастовые ограничения, а также грабительская политика могольских властей сдерживали, хотя и не блокировали развитие внешней торговли, отдавая ее в распоряжение инонациональных меньшинств. Если в Цинской и Османской империях внешнеторговая квота (доля в ВНП) не превышала 1–2 %, то в могольской Индии этот показатель был в несколько раз выше. В торговле с Индией, вывозившей высококачественные текстильные и иные товары, европейцы вплоть до последней трети XVIII в. имели пассивное сальдо, компенсируя его экспортом драгоценных металлов.

Ближневосточные государства в конце первого – начале второго тысячелетия активно участвовали в межцивилизационных контактах, обогащая свою и мировую культуру, имели интенсивные внешнеэкономические связи, экспортируя в страны христианского мира преимущественно готовые товары (ткани, металлоизделия, бумагу, стекло и т. п.). Однако в последующие столетия ситуация изменилась. Это было связано не только с технологическим прогрессом в Западной Европе, в том числе с «малой» промышленной революцией XI–XIII вв., но и с существенным ослаблением экономических позиций арабо-мусульманского мира, ставшего зоной интенсивных войн, вторжений, разрушений и пандемий, которые повлекли за собой упадок различных производств и ремесел, деградацию техники и снижение качества продукции.

Ближний Восток, начиная с XV–XVI вв., стал постепенно превращаться в полупериферию, а впоследствии – в сырьевую периферию Европы, чему в немалой мере способствовала торгово-экономическая политика Блистательной Порты, стимулировавшая импорт (османы, как известно, боялись голода и товарного дефицита) и ограничивавшая экспорт введением на него чрезмерных налогов.

Потенциальные возможности накопления капитала на традиционном Востоке были намного большими, чем в средневековой Европе (в которой норма сбережения в нормальные годы могла достигать 2–15 % национального дохода). В цинском Китае потенциальные сбережения были эквивалентны по меньшей мере 1/3 национального дохода страны. Вместе с тем природные катаклизмы, а также военные разрушения (требовавшие больших восстановительных работ и значительного фонда возмещения), равно как и грабежи, экспроприации, произвол и паразитизм деспотов, их наместников и чиновников, крайне дестимулировали производственные капиталовложения и технические инновации. В результате разрушений и пандемий XII–XV вв., а также утвердившихся впоследствии изоляционизма, консерватизма и обскурантизма многие полезные технологии и традиции были забыты и утрачены.

Начиная с XIV в. в Китае резко сократилось количество изобретений, а технологический упадок на Ближнем Востоке и в Индии обозначился в течение XII–XV вв. Производство железа в расчете на душу населения, достигавшее в Китае в конце XI в. 1,3–1,5 кг в год, в середине XVIII в. уже не превышало 0,8–1,2 кг (как и в Индии). Социально-институциональные (например, кастовые), а также экологические и ресурсные дефициты (непостоянство водного стока рек, вырубка лесов, нехватка тяглового скота и т. п.) привели к существенному отставанию стран Востока по уровню энергообеспеченности. Средняя энерговооруженность китайца уступала соответствующему показателю по Западной Европе в XIII в. в 2,5–3 раза, а в XVI в. – уже в 4–5 раз. В XVI в. в Передней Азии совокупный энергетический потенциал мельниц в расчете на душу населения был примерно в 1,5–3 раза меньше, чем в норманнской Англии конца XI в.

В силу изложенных выше обстоятельств размеры чистого производительного накопления были в целом весьма ограниченны. В могольской Индии даже в благоприятные времена доля чистого накопления в национальном доходе не превышала 0,8 %. (Это, пожалуй, даже меньше, чем в ранней Римской империи или в средневековой Западной Европе XI–XIII вв.) И хотя в отдельные периоды минского и цинского Китая указанный показатель, возможно, был больше, чем в Индии, он вряд ли достигал размеров чистого накопления в ведущих странах Западной Европы XVI–XVIII вв. (3–5 % их национального продукта).

Вероятно, что в таких условиях основная часть жителей азиатских стран, ограниченная, как правило, в других формах экономической адаптации, приспосабливалась к нестабильной и в целом неблагоприятной социально-экологической обстановке путем своеобразных демографических «инвестиций», осознанно или неосознанно стремясь к увеличению численности детей. Этот механизм социодемографической «компенсации», действовавший более или менее эффективно на протяжении многих столетий, при ослаблении мальтузианских факторов, сдерживавших рост населения, давал значительные сбои, что вызывало серьезные экономические, экологические и социально-политические последствия.

Демографические «вспышки», или «взрывы», подобные тем, что произошли в Китае в XVIII – первой половине XIX в., приводили к распашке всех возможных земель (включая неудоби), сведению лесов, ограничению поголовья скота, «конкурировавшего» с населением за ресурсы, а также тормозили распространение трудосберегающих технологий.