Новая космическая опера. Антология

Когда бакты-военные уходят, из-за булыжника появляется досель незамеченная Бунда, дочь старшего оружейника Греффа. Откинув с лица вуаль, она исполняет плач о том, что Провлюкс, мол, совсем спятил с этим своим карьеризмом и жаждой власти: хочет теперь спариваться не с ней, Буйдой, а с человеческой самкой, некой Беатой Де Врис, которую в прошлом квартале видел по телевизору — транслировали ежегодный конкурс песни «Святая Камилла», где эта бесстыдная особа внебактианского происхождения была вся в тюле и лилиях. «Что такое есть у человеческих женщин, — поет Буйда, — чего у нас, честных бактианок, нет?» Буйда раскрывает свой план: облачиться в доспех, выдать себя за коммандос и записаться в армию вторжения. В подходящий момент она вонзит свой церемониальный, с зазубринами, бронзовый кинжал в девственно белую грудь презренной инопланетянки Де Врис, а затем покончит с собой. «Ибо не мила мне жизнь, — поет несчастная, — без моего Провлюкса».

Акт 3

Мы в генетической лаборатории возле космопорта Вюффон. Седобородый доктор Кабрини помешивает в митохондриальном чане. «Мы построим лучшую расу, — напевает он, — расу высоких чаяний». Возможно, это самая прекрасная, самая возвышенная ария из всех, когда-либо написанных Дэвидсоном; и, концептуально, и эмоционально она многим обязана заключительной сцене из «Саломеи раскованной» Фридриха Виндберна, той, где Теренс отвергает домогательства ведьмы Фаффы. Добрый доктор перечисляет все пороки человеческой расы: фривольность, жестокость, пристрастие к смотрению в различные экраны. Теперь, когда нам покорились звезды, рассуждает он, самое время покорить самих себя.

Входит его сын Чак (звучит вульгарная, бездумная мелодия диско) и спрашивает: «Пап, ну че ты все торчишь среди этих старых пробирок и автоклавов? Вышел бы куда-нибудь, поразвлекся немного для разнообразия». Развлечение, по Чаку, — это пойти в зал виртуальных автоматов и подключиться к какому-нибудь электробильярду энного поколения. Доктор Кабрини качает мудрой головой и говорит в ответ, что людям следовало бы посвятить время и силы благосостоянию вида в целом, а не пустым, эгоистичным, гедонистским забавам. И начинается дуэт, в котором доктор Кабрини рассказывает о своем великом открытии: он выделил ген агрессии. Стоит его удалить — и наступит мир во всем мире. «Отлично, пап, — отвечает Чак, — но что делать, если на нас вдруг нападут?» Эта на первый взгляд комичная перебранка выражает глубокую экзистенциальную дилемму: в некотором отношении мы должны всегда оставаться зверьми, полагает Дэвидсон, чтобы защититься от зверей, иначе те покорят нас и убьют, и род людской прервется. Однако, спрашивает философ, чей именно род продолжится, если мы останемся зверьми?

Лукас Фандера писал в «Чарльстон геральд»: «Такова гениальность Гарольда Дэвидсона, что в дуэте „Ген агрессии“ невозможно отделить музыку от текста либретто, идею от людического[40] переплетения и взаимодействия слова и звука. Дуэт поражает нас удивительной целостностью, подобно прекрасной женщине, подобно боксерской перчатке, подобно неожиданному копью прозрения из высших сфер».

Чак уходит, чтобы предаться своим бесплодным ребяческим забавам, а старик со вздохом возвращается к работе — но тут мы замечаем, что в лабораторию украдкой проникла женщина в плаще с капюшоном. Укрывшись в глубокой тени, она просит флакон цисметилированных лигандов. Доктор Кабрини в ужасе отшатывается. «Это же смертельный яд», — говорит он. «Разумеется, — отвечает женщина. — Но ты дашь мне его, старый дурак, потому что я знаю, откуда ты раздобыл деньги, чтобы отправить свою больную жену в государственную больницу тринадцать лет назад на планете Турризо, хотя это и не помогло ее щитовидке, правда же? И я растрезвоню об этом на весь свет, если ты не сделаешь, как я велю. Тебе придет конец, конец». — «Ах, вы жалкая, ничтожная личность! — говорит доктор Кабрини. — Будь вы иного пола, я сказал бы, что вы сам Дарг Бхар. Это его стиль». — «Я и есть… я буду… парой Даргу Бхару на веки вечные». С этими словами женщина откидывает капюшон, и мы видим, что это не кто иной, как Лейла Зифф-Каддер. На ее побледневшем лице гримаса решимости, в серых глазах пылает ненависть. «Я ни перед чем не остановлюсь, чтобы вернуть его, — поет она. — Лучше не стойте у меня на пути».