20 марта
Проснулся я поздно, и в оконце кунга над лежанкой уже светило яркое белое небо. На часах было двенадцать, а снаружи раздавался невнятный шум. Кряхтя, я согнул на кровати затекшее тело, приподнялся и выглянул в окно. Перед тем, как вырубиться, я приткнул машину прямо на обочине у покосившегося заводского забора, так что теперь хорошо видел, как через проходную, буквально в нескольких метрах от меня, потоком валили люди. Выходя из узких дверей, они старались как можно скорее перебежать дорогу и втиснуться в три потрепанных автобуса, которые явно были не способны вместить всех желающих. Автобусы были грязно-желтые, разваливающиеся, дребезжащие, как будто внутри них кто-то колотил по ящикам с пивными бутылками – с улиц моего города такие чудовища безвозвратно исчезли ещё лет десять назад. Бока этих скрипучих одров, как и ворота проходной, были горделиво украшены эмблемой предприятия – звездой на колесиках, оснащенной непристойно торчащей паровозной трубой. А может быть, пушкой, не разберешь. Бренчание автобусов и бодрая ругань людей, штурмующих их двери, по всей видимости, и создавали разбудивший меня гул. Куда и зачем они все так торопятся, подумал я, но тут же вспомнил свою мать, всю жизнь проработавшую экономистом на таком же заводе, и догадался, что настало обеденное время, а следовательно, автобусы забирают людей, чтобы отвезти их домой – в поселок, который я проскочил на рассвете. Как его – Мантурово, что ли?
Это было весьма некстати. Если сейчас все уедут, то, боюсь, найти этого чертового лейтенанта… или прапорщика?.. Слизнякова будет крайне затруднительно. Дрыхнуть надо меньше, вот что!