Новая Орда

– Говорят, наш торговец пригласил сказителя Хараима-кызы, – погладив вислые усы, уже доходя до нужной кондиции, заговорщически подмигнул Вожникову сосед слева – судья.

– А я слышал об Ай-Лили, – улыбнулся князь. – Говорят, она приглашена тоже.

– О, эта потаскушка! Тьфу! Слыхали ее «Белую верблюдицу»?

– Нет. А что?

– О! Сами увидите.

Заинтригованный Егор пригубил кубок и вздрогнул: кто-то вдруг резко и гнусно завыл, словно дикий волк.

Среди собравшихся прошелестел одобрительный гул.

– Хараим-кызы. Сказитель! – пояснил Сулейман, показывая на объявившегося прямо перед столом на невысокой террасе толстогубого молодца с повадками третьесортного мачо. Молодец был одет в длинный белый чекмень, подпоясанный под дородным брюхом узеньким золоченым поясом, обутые в мягкие сафьяновые сапожки ноги поочередно потоптывали-постукивали по террасе, как видно, отбивали ритм, в руках сказитель держал покрытую лаком бандуру, напоминавшую круглую балалайку. Домра, наверное.

– Й-ыи-и-и-и!!! – ударив по струнам, снова завыл Хараим-кызы.

Немного повыв, вполне профессионально распаляя гостей, сказитель почмокал губами и наконец начал петь.

Лучше б он этого не делал! На взгляд, точнее – на слух Егора, – словно заблеял баран, причем прямо на глазах кастрируемый.

– Хэ-э-эу! Ххэ-э-э-у!

Пел Хараим-кызы по-татарски какую-то грустную и тягучую песню про матушку-степь, про «настоящих пацанов» – древних героев и их верных жен, вечно ждущих своих мужей из дальних походов. Этакий ордынский вариант так называемого «русского шансона», вполне способный выжимать у непритязательной публики скупую мужскую слезу.

– Ах! – не стыдясь, заплакал кади. – Как поет, стервец! Как поет!

Кстати, и многие из гостей тоже утирали слезы. Что ж, на вкус да цвет товарищей нет.

– Э! Хараим! – дождавшись конца песни, судья Сулейман неожиданно вскочил на ноги. – Пять баранов тебе дарю! Они твои – да. Ай, маладец!

– Девять баранов! – горделиво поглядывая на кади, тут же перебил везир, на что устроитель ханских охот лишь брезгливо оттопырил нижнюю губу:

– Две дюжины! Так! Пой, Хараим, пой.

Поклонившись, толстогубый сказитель поудобнее перехватил домру и затянул новую песню, куда веселее прежней:

– Еду-еду по степи-и-и-и!

Народ заулыбался, забил в ладоши.

Егор усмехнулся: подобных песенок он много знал, хоть и терпеть не мог, да волей-неволей слушал: их активно впаривало «Дорожное радио», а никакого другого в глуши, где Вожников раньше жил, не имелось.

– Еду по-степи-и-и… Саксаул растет – хорошо-о-о-о…

Ага, ага… Такое Егор слышал, слышал – едешь, слушаешь мотор, сенник поешь… Вот и тут – саксаул растет – хорошо. Самый изысканный вкус!

– Пастушья сумка растет – хорош-о-о-о! – дружно подпевали собравшиеся (кто еще мог петь). – И фиалка растет – хорошо! А чертополох – плохо!

– Вах, Хараим! Вах!

Вожников старался не налегать на спиртное – кроме вина к столу подавали и русские хмельные квасы, и медовуху – не за тем сюда пришел, чтоб просто напиться, даже и в компании вполне могущих оказаться когда-нибудь нужными людей. Ай-Лили – ну где же ты? Где?

Губастик Хараим пел долго, его уж под конец и не слушал-то никто – по крайней мере, такое впечатление сложилось у молодого князя при взгляде на упившихся гостей. Кто-то спал уже, прямо здесь, на кошме, кто-то, осоловело выпучив глаза, пытался о чем-то спорить с соседями, а кое-кто, не стесняясь, блевал в дальнем углу. Подобные нравы давно обжившегося в Сарае синьора Феруччи, судя по его виду, отнюдь не шокировали – привык. Итальянец бодренько подсаживался к самым важным гостям, о чем-то говорил, шутил, выпивал – выпил и с Егором, подмигнул:

– Ждете знаменитую Ай-Лили, сиятельный герцог? Сейчас она будет… Сейчас…

Привстав, купец жестом подозвал управителя, и тот, почтительно кивнув, убежал куда-то за колоннаду, откуда почти сразу и выбрался на террасу. Громко, перекрикивая гомон гостей, объявил:

– И вот наконец несравненная Ай-Лили – танцовщица и певица!

– Вах! – заволновались собравшиеся – те, кто еще мог испытывать хоть какие-то чувства. – Ай-Лили! Вах! «Белую верблюдицу» хотим!

Светильники вдруг резко поумерили пыл – большую часть их проворно погасили слуги – за колоннадой глухо зарокотали барабаны, забили, зазвенели бубны, и под щемящее-грустный аккомпанемент домр и зурны на террасу выбежала босая женщина в длинной, с капюшоном, накидке из зеленой полупрозрачной ткани, расшитой золотистыми блестками.

– Ай-Лили! – закричали гости. – «Белая верблюдица» Ай-Лили!

Князь с интересом всмотрелся. Танцовщица поклонилась и, на миг замерев, резко вскинула голову, сбросив с себя накидку. Прошлась по краю террасы в танце и запела высоким голосом, чистым и звонким.