…Лена, я не могу отправить это письмо уже неделю, потому что мне все кажется, что ты не ответишь, и тогда последний светлый лучик для меня погаснет. Какие-то сложные смешанные чувства я испытываю, и постоянно болит голова. Все-таки надо разобраться с письмом и сходить к врачу — думаю, это ненормально. А может быть, просто меняется погода? Хотя она теперь долго не должна поменяться. Скоро выпадет снег, и будет долгая зима. Надеюсь, ты это прочитаешь и поймешь. Даже те вещи, которые я не пишу. Кое-что я не могу выразить, но почему-то надеюсь, что ты все равно поймешь. Мне до смерти нужно, чтобы, хоть и вдалеке, была та, кто понимает. Ведь если тебя нет, то и меня нет — помнишь, как в мультике? Я умираю без тебя, но перерождаюсь для чего-то большего, лучшего. Как хорошо, что ты не видишь.
Городок — это все мы. Думаю, так или иначе мы скоро увидимся.
Андрей Городков».
Андрей долго решался и наконец заклеил конверт и положил его в почтовый ящик. Потом он сел на скамейку прямо в зале «Почты России», и в глазах почернело. Он представлял, как письмо совершает неспешное движение в чреве большого, слаженного организма, и чувствовал свое бессилие и робкую надежду. Дни и недели перестали существовать на то время, что он ждал ответа. Однако от Лены так и не пришло вестей ни в октябре, ни в ноябре, и постепенно Андрей успокоился и перестал ждать. В глазах больше не чернело, и он стал видеть красоту снега, которой не замечал год назад.
Имея массу свободного времени, он чувствовал, что по-другому оценивает и воспринимает происходящее. День разделялся теперь не на рабочие отрезки, а на блоки любимых передач по телевизору, на обеденный перерыв, сон, прогулку, вечернее распитие водки. Иногда заходил Сергей, и они угрюмо пили вместе, в тишине.
Сергей, казалось, постарел после
Быть может, раньше Андрей испытал бы раскаяние или восторг. Но теперь его уже никак не трогало то, куда и почему они пропадают. Как не существовало его собственного прошлого (каждый день оно понемногу превращалось в размытый призрачный миф), так моментально стирались и лица тех, кого он по той или иной причине помог остановить.
Ведь все вычисленные им враги хотели одного — чтобы ослаб городок, а вместе с ним — страна, породившая его. Исчезновения, впрочем, были редкими и не всегда окончательными. Некоторые люди возвращались. Угрюмыми, замкнутыми тенями, но, тем не менее, живые и здоровые — они снова бродили по зябкому городу, по его чудесным белым аллеям и паркам. И Андрей снова присматривал за ними.
Однажды, к его удивлению, Сергей, напившись, понес какую-то околесицу:
— Что мы наделали? Как мы могли так поступить? Все, во что я верил, рассыпается… Колосс на глиняных ногах, вот оно что!
— Сережа, ты о чем?
Оба они порядочно выпили, но вид друга стал несчастным и затравленным. Он сделался жалкой подбитой птахой, и Андрей затряс его, словно хотел выбить искру, которая жила там. Но Сергей не успокаивался и все бормотал пьяными непослушными губами:
— Мы все испортили!.. Ты все испортил! Ты, ты! Почему ты не попытался сопротивляться?!. Я-то знал, что надо дать тебе идти. Почему же ты не добежал? Почему ты такой слабый?! Я-то слабый, а ты?!
— Сережа, да о чем ты, мать твою?! — Андрей порядочно разозлился, и вдруг его осенило, что они поменялись местами. И что это из гранитного непоколебимого Сергея к нему перетекла великая сила, наполнявшая городок (и другие городки) смыслом. Он остановился и поглядел на Сергея другим взглядом — острым, пронизывающим, изучающим. И вспомнил, как сам сидел перед ним же, почти год назад, и не знал, куда деться от птичьих глаз. Вот так, совершив движение по спирали, они остались парой тех же сидящих друг напротив друга людей, один из которых потерял смысл, а другой нашел его.
На глазах Сергея появлялись и высыхали слезы, и он добавил:
— Я знаю, что ты думаешь. Но им меня так легко не взять! Да ты и не смеешь! Я спас тебя!
Андрей лишь робко пожал плечами, опустил взгляд и выпил один, не чокаясь. Ему на мгновение пришла странная мысль, что все эти люди и вся эта дружба существуют только в его замкнутом сознании, а не наяву.