Новая Россия в постели

Черт возьми! Все-таки я дожил, дожил до ваших писем! Каждый раз, когда из России доходит до меня такое письмо, я — признаюсь — читаю его чуть ли не со слезами на глазах и «мурашки по телу идут», как выразился один из моих корреспондентов. И почему-то каждый раз уже на третьей — пятой строке такого письма я вспоминаю Сережу Довлатова. Сразу оговорюсь: мы не были ни близкими друзьями, ни приятелями. Мы как бы сосуществовали в бурном мирке русско-эмигрантской нью-йоркской колонии начала восьмидесятых и даже слегка конкурировали — он при полном безденежье и на голом энтузиазме создавал и редактировал «Нового американца», а я — первое в США русское радио и телевидение. Но энергично растрачивая себя на эти (и многие другие) благоглупости, мы при случайных встречах каким-то внутренним чутьем опознавали друг в друге не только соперников за подписчиков, но и что-то иное, надревностное. Так два судна, встречаясь в море, приветствуют друг друга вежливыми гудками, но избегают более тесного сближения. Высокий, крупный и почти всегда окруженный Вайлем, Генисом и Меттером, Сережа поверх голов этой свиты, ревниво игравшей своего короля, протягивал руку: «Здравствуйте!». Да, мы были на вы, хотя в эмиграции все переходят на ты еще до того, как узнают ваше имя. Но именно потому наше вы было между нами знаком и символом взаимного внимания. И еще одним крохотным нюансом объяснилось его «поверх барьеров» дружелюбие — моим неучастием во всеобщей погоне за постоянной зарплатой. Обремененный семьей, Сергей не мог позволить себе моей свободы жить на доллар в день и вынужден был пробиваться в рабство поденщины на иной «Свободе» — там, в вестибюле и коридорах этой радиостанции, новоявленным журналистам-эмигрантам нужно было отсиживать часами, а то и сутками в ожидании, пока замшелые (но зато штатные со времен Второй мировой войны) короли антисоветского эфира кинут тебе возможность «на подхват» заработать полсотни баксов минутной передачей или радиокомментаторством.

Меня не было в той потной очереди, я, бессемейный, мог позволить себе роскошь жить на те двадцать долларов в неделю, которые мне платили за рассказы в «Новом русском слове».

Потом, когда обанкротилось первое русское радио в Нью-Йорке и лопнул «Новый американец», мы перестали и случайно встречаться, разошлись разными курсами — Довлатов, помимо принудительной «Свободы», обрел вторую и куда более приятную гавань в элитарном американском журнале «Ньюйоркер», а я — уже на книжные гонорары — обзавелся семьей, дочкой и возможностью жить во Флориде, Торонто, Бостоне. Мы не виделись годы, даже, кажется, десятилетие.

Но когда мне позвонили в Бостон и сказали, что в Нью-Йорке умер Довлатов, меня как контузило — у меня было остро-сквозное ощущение, что бомба разорвалась рядом со мной, в соседнем окопе. Помню, я жил с этим ощущением неделю, месяц, полгода… Потом это, конечно, зажило и растворилось в буднях — выныривая из-под крыла смерти, мы в первые минуты пронзительно и свежо ощущаем истинную ценность жизни, а потом еще быстрее впадаем в инфантильную беспечность и тратим эту бесценную жизнь хрен знает на что.

Однако всякий раз, когда на московских уличных прилавках я вижу рядом со своими книгами белый трехтомник Довлатова, и каждый раз, когда я получаю такие письма читателей, я даже памятью кожи вспоминаю свою контузию от известия о его смерти и думаю с горечью, с болью: «Елки-палки! А Сережа не дожил до этого!» И с робкой, обмирающей радостью спрашиваю себя: «Неужели я дожил?»

Господи, спасибо Тебе за эти письма, это Твоя рука продлевает мне жизнь строками этих милых посланий.

Конечно, иногда в них есть и критические слова, и вопросы. Та самая Людмила из Казахстана, которая пишет, что я стал близким ей человеком и она даже читает «Россию в постели» перед тем как лечь к мужу, спрашивает: