Новая встреча. Неизданные беседы

Вероятно, он считал себя человеком, записывающим остроумные фразы других.

Не думаю, что это так; а кроме того, странно, что никто даже не помыслил записывать случайно услышанные фразы, кроме этого хитроумца, которого зовут, или, вернее, звали, Джорджем Бернардом Шоу. Уайльд и Шоу были большими друзьями, и Шоу говорил, что он многое готов отдать за возможность проговорить с Уайльдом час или два; и что во время этой беседы говорил бы только один Уайльд; а он, признается Шоу, «впервые в жизни не сказал бы ни слова».

А Уайльд говорил, что Шоу — совершенно бесстрастный человек, и поэтому, полагал Уайльд, его творчество ему совсем неинтересно — творчество Шоу неинтересно Уайльду.

У Шоу была страсть — прежде всего, страсть мыслить.

18. Пустыня, равнина

Освальдо Феррари: Время от времени, Борхес, мы с вами говорим о равнине; но на этот раз, в связи с данной темой, давайте поговорим вот о нем; я всегда думал, что великим мистикам для их размышлений более подходили горы, чем равнины. И вместе с тем творцы великих монотеистических религий мира обитали именно на равнине, в пустыне.

Хорхе Луис Борхес: Вы имеете в виду ислам и христианство, не так ли?

Да, несомненно.

Пожалуй, я и не знаю, какие другие религии вы могли бы иметь в виду.

В этих религиях равнина, а не гора, являлась великой вдохновительницей… Вы неоднократно упоминали о видении равнины Дарвиным.

Да, в «Путешествии на „Бигле"» Дарвина есть описания равнины, позже их повторил Хадсон[157] не помню, в книге «Натуралист в Ла-Плате» или в «Far away and long ago», то есть: «Издалека и издавна». И вот что любопытно, Франсиско Луис Бернардес[158] говорил, что название этой книги — точное название книги «Годы и расстояния», не помню, какого испанского писателя; но это неверно, ведь «Годы и расстояния» — звучит сухо, не правда ли? И кроме того, сперва говорится о времени, а потом — о пространстве. А в названии «Far away and long ago» («Издалека и издавна») есть ритм, звукопись, есть музыка, похожая на… на ностальгию, на грусть. И я думаю, что слова «Far away and long ago» встречаются в какой-либо балладе. В общем, сказано вроде то же самое, но сказано ритмически, музыкально. А название «Годы и расстояния» кажется сухим, эти слова — простая констатация времени и пространства. Без какого-либо эмоционального оттенка. А в словах «Far away and long ago» («Издалека и издавна») ощущается ритм, некий эмоциональный шифр. Эти два названия — «Годы и расстояния» — «Издалека и издавна» — по смыслу, который в них заключен, равны, но эмоционально совершенно различны.

Но вы сами однажды, говоря эмоционально, сказали мне: единственно истинный способ быть в каком-либо месте — это быть от него далеко; Хадсон описывал Аргентину издалека, так же как и Гуиральдес писал об аргентинских равнинах, находясь в Париже. В общем, издалека…

Да, частично в Париже. Но часть «Дона Сегундо Сомбры» он написал в своем поместье, в Сан-Анто- нио-де-Ареко, что в провинции Буэнос-Айрес. Писал его и в Буэнос-Айресе; частично в доме родителей, что стоял на перекрестке улиц Парагвай и Флорида[159], частично в доме, что находился на углу улиц Солис и Виктория, или Солис и Альсина, сейчас я не помню, я приходил к нему туда как раз тогда, когда он писал этот свой роман. В любом случае, это было недалеко от площади Конгресса; это, конечно, равнина, но это уже и не равнина, поскольку она застроена домами.

Но в любом случае, расстояние способствует вдохновению.

Думаю, да. Можно даже сказать: единственный способ эмоционально быть где-либо — это не быть там физически, не правда ли?

Да, вы совершенно правы; но можно привести и другие примеры из нашей литературы, в частности литературы прошлого века, произведения, имеющие отношение к аргентинской равнине и созданные вдалеке от нее.