Новая заря

«Шведский выбор» уже не выглядел таким интересным и перспективным. Да и угрюмое настроение князей было прекрасно видно. Люди предвкушали страшный разгром, который учинит сын Ивана Грозного. И думали, как поступить. Бежать ли из города или пойти – повиниться? Так и колебались…

Выбор помог сделать сам Дмитрий.

У него еще остались верные люди в Новгороде, которые вышли навстречу и сообщили об обстановке. Поэтому государь император выводил войска к городу не в боевом порядке, а в походном. Да с песнями. Словно не на приступ идут, а к своим владениям подходят. Но в сам Новгород входить не стали. Даже в посад. Разместились лагерем в наиболее удобном месте.

Спустя три часа прибыли переговорщики.

Три угрюмых князя и пять крупных купцов.

Подъехали. Спешились. И, понурив голову, направились к тому месту, где отдыхал Дмитрий.

В силу нежелания отягощать обоз излишним хламом, там было только самое необходимое. Даже для государя императора везли минимум. Личный повар с изящной посудой и резным обеденным столиком? К чертям! Вместо этого Дмитрий питался от походных кухонь, заодно снимая пробу. В какой сегодня откушает – поди угадай. И отравить крайне сложно, и повара с интендантами в напряжении, и легионерам приятно. И так во всем. Единственным преимуществом была просторная штабная палатка, да и то происходящая из должностных особенностей, а не права крови. Вот туда и вошли эти горемыки.

Спартанские условия. Минимум мебели, да и та вся складная, чтобы легче и проще перевозить.

– Ну что, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы… – начал было говорить Дмитрий и осекся. Все семеро выпучили глаза. Что и не удивительно. Ведь Дмитрий вроде и на русском говорил, а кроме междометий не сказал ни одного понятного им слова. – Явились, значит, – продолжил он, решив не завершать напрашивающуюся фразу.

– Явились, – тихо сказал Голицын, вздохнув.

– Сдаваться?

– Сдаваться.

– Это хорошо. Это правильно. Воевать со своими – тухлое дело. А ведь реши Новгород принять бой, я был бы обязан отдать его своим легионерам на три дня для разграбления и насилия. Представляете, что от него осталось бы? Одна польза – детей через девять месяцев народилось бы много. Вряд ли хоть одна подходящая женщина ушла бы без внимания. Но негоже так поступать со своими… если они, конечно, свои, а не притворяются.

– Свои, свои, – охотно закивали купцы, проигнорировав хмурые лица князей. Описанные Дмитрием перспективы их совершенно не обрадовали. И ладно бы жен да дочерей всех обесчестили. Это хоть и обидно, но не смертельно. Но ведь и все, что нажито непосильным трудом, разграбят. По миру пустят! А вот это уже смерти подобно!

– А вы что такие хмурые? – усмехнулся Дмитрий, глядя на князей. – Али не рады доброму возвращению города в лоно родной державы?

– Рады, – произнес Трубецкой. – Но мнится мне, нам ты измены не простишь.

– Ты прав. Не прощу. Любое дело должно награждать: доброе – добром, злое – злом. Вы изменили и мне, и державе. Врага на землю нашу привели. Ворота убедили открыть. За такое надобно на кол сажать или на суку вешать. Как разбойников, коими вы и являетесь. Слышали ли, что я лишил вас всех титулов и имущества, конфисковав его в пользу казны?

– Слышали, – хрипло шепнул Воротынский.

– По уму вас и весь ваш род надлежало бы вырезать и бросить в овраге. Дабы стали уроком для тех, кто впредь попытается смуту в державе мутить да людей баламутить. От этой византийской скверны надобно избавляться самым решительным образом. Но я все же хочу дать вам шанс. Вам и вашим людям. Впрочем, все по порядку. Итак. Город. Он совершил предательство. За это на него накладывается вира – двести тысяч рублей серебром.

– Сколько?! – ахнули купцы.

– Пятьдесят тысяч в течение трех дней. Остальное будете завозить мне на три последующих Рождества равными долями. Вопросы?

– Но… почему так много[51]?

– Если город не доволен, я отдам его на разграбление легионерам. Предательство требует сурового наказания. Чтобы впредь вам не хотелось вот так вот бегать. И я еще милостив. Изначально я планировал потребовать пятьсот тысяч и женщин моим легионерам на три дня, да каждому свою, да чтобы не старше двадцати лет[52]. Но решил смягчить свой гнев. Еще вопросы?

– Какими монетами платить?

– Все равно. Можете и не монетой, а серебряными изделиями, посудой или еще чем. Главное – серебром. И постарайтесь не сильно мухлевать. Если примесей в серебре будет больше четверти, я удвою ваш долг. А если больше трети – утрою. Вы поняли меня?

– Да.

– Если решите заплатить золотом, то это приемлемо. Я хочу возобновить чеканку золотой монеты в купеческих же интересах. Поэтому потихоньку накапливаю его для дела, и ваша помощь в этом деле будет неоценима. Настолько, что золото будет приниматься по курсу один к десяти против серебра. А если закроете долг до ближайшего Рождества, то я готов простить вам четверть. Но это все, что я могу для вас сделать.

– Благодарствуем, – поклонились купцы с серыми лицами. Расставаться с ТАКИМИ деньгами было сложно.