Новая Земля

- Вот она, внук, наша Ангара-матушка, жива-здорова, и слава Богу. Всю, почитай, Европу я прошел, а такой красавицы реки не встретил. - Помолчал, всматриваясь в чистую даль. - Любите ее, крепко любите.

Мне после нежного "матушка" подумалось, что Ангара - живая, думающая и чувствующая женщина.

- Она нас, Петр, долго ждала, - смотри, сколько припасла свежести, блеска и света.

Я быстро сбросил на траву рубашку и брюки, осторожно вошел в холодную воду. Постоял по щиколотку в мягком, густом, но ледяном иле, из которого, представилось, поползли по моим ногам призрачные жучки боязни. Я шагнул глубже - вода щекочущим поясом обвилась вокруг моих бедер. Еще глубже возле подбородка и глаз радостно засверкали блики и лучи; секундами я буквально слеп. Возле ушей журчала вода. За шею щекочуще цеплялись щепки и кора.

- Ангара рада нам, будто на самом деле ждала нас, - сказал я и оттолкнулся, подскочив на носочках, от илисто-каменистого дна и медленно, без взмахов и плеска поплыл.

Течение помогало мне, струи услужливо лизали мою спину и ноги, и мне стало так легко, словно я летел, парил, слегка взмахивая руками. Нырнул, открыл в воде глаза и увидел зеленовато-желтую, почти янтарную долину. Солнечные лучи шелковыми косынками опускались к самому дну. Перед моими глазами металась мелкая рыба и уносилась в серовато-зеленую, как глухой лес, пугающую меня глубину.

Я резко вынырнул. Сердце тревожно билось. Но передо мной стояло яркое синее небо, вдали плыли кипенные облака, метались стрижи и чайки; я кручусь и нахожу глазами сопки, каменные лбы которых склонены к воде; снова кручусь и нахожу глазами дедушку - он сидит на пне, подпер голову ладонью и, кажется, дремлет, - и во мне исчезает чувство тревоги, я быстро верчусь, поднимая ладонями брызги. Потом ложусь на спину и тихо плыву к берегу. Перед глазами стояло небо, и мне начинало казаться, что весь мир - это только небо, огромное, красивое, но не понятное. .

Я доплываю на спине до берега, упираюсь головой в ил и долго лежу, всматриваясь в небо. Мне не хочется расставаться с радостными ощущениями. Однако мне становится холодно, и я вынужден встать, обмыть с головы ил и выйти на берег.

Дедушка очнулся, приподнялся с пня, потянулся. Блаженным было его старое лицо; в седую, редкую бороду вплелся солнечный свет, и она, показалось мне, стала светиться. Он погладил бороду, и рука тоже засветилась.

- Ты, дедушка, светишься, как сегодня утром в окне, - сказал я.

- В такой славный день, внук, мудрено не засветиться. - Помолчал, посмотрел, прижмурившись, на солнце и небо и тихо сказал: Незнамо-негаданно и засвятиться можно. - Усмехнулся, подергал двумя пальцами бороду, как бы порицая себя за такие слова. - Ну, что, внук, перекусим, что ли?

- Что же, деда, мы поедим? - с неудовольствием сказал я, ощущая голод. - Мы ничего с собой не взяли.

Дедушка хитро улыбнулся:

- Собирай-ка костерок: будет огонь - найдется чего пожевать.

"Экий бодрячок", - нахмурил я брови, но промолчал.

По берегу и на поляне собирал сухие ветки и щепки, и вскоре у нас весело похрустывал молодой огонь, которым мы любовались. Дедушка вынул из карманов своей рубашки-гимнастерки два свертка, в которых оказалось сало и хлеб.

- О, сальцо, хлебушек! - потирал я руки.

Дедушка из кустов ивняка принес закопченный котелок и две жестяные банки, служившие стаканами.

- Целы мои припасы, - сказал дедушка. - Я здесь рыбачу.

Я так проголодался, что не мог спокойно сидеть возле огня, а часто заглядывал в котелок, словно хотел поторопить воду, чтобы она быстрее закипела. Наконец, от дна поднялись пузыри, вода стала с мелодичным шумом бурлить. Дедушка бросил в нее щепотку-две какой-то душистой травы, и мы расположились на траве, под кустами. Я кушал быстро, даже с жадностью, но слушал журчание воды на отмелях и смотрел на сопки и небо. Мое сердце было наполнено чувством счастья и покоя.

Дедушка кушал неспешно и о чем-то длинно говорил; только одну его фразу я запомнил:

- Много ли, внук, человеку надо? Пустяк! Эх, если бы раньше мне понять.

Что-то горестное слышалось мне в его тихом голосе; но я тогда был еще так мал, что не мог серьезно задуматься над его словами.

Потом мы снова шли, но - куда? Ясно не помню, скорее всего, домой, в Весну. Вот, собственно, и все!

* * * * *

Да, все. Плохой я литератор: нет в моем произведении ни завязки, ни развязки! Но тот день живет в моем сердце уже не один год, к чему-то зовет, заставляет думать, останавливаться, чего-то ждать и во что-то верить.

Да, я жалею, что редко находился рядом с дедушкой; только на летние и зимние каникулы приезжал в Весну. И однажды приехал для того, чтобы похоронить дедушку.

Он лежал в гробу маленький, худенький, с подстриженными усами и бородой, не страшный и не желтый, а очень естественный, будто прилег на часок-другой вздремнуть. Солнце пушистыми клубками жило в его белых волосах, и мне казалось, он очнется и скажет:

- Я хочу вам счастья, мои родные.