Новая Земля

И вдруг за спиной хрустнул песок. Не так, как хрустит под ветром, легким звуком усыпляющим, а тяжелым, тревожным звуком.

Я замолчал. От страха губы задрожали.

Хрустнул или показалось?

Я заставил себя обернуться.

Совсем близко от меня стоял Сипа. Лицо разбито, порезы на лбу и под шкиперской редкой бородкой. Глаза в черных впадинах, глубокие и страшные.

— Вот ты где, Иван Георгиевич. А я подумал, куда это ты пропал. Подумал, убили тебя. А потом подумал, за что тебя убивать, если ты в бараки не совался. Ты давно ушел. Сейчас бы тебя могли убить ни за что, а тогда не могли. А сейчас бы убили.

Я не мог скрыть своего страха. Отвык от людей, разучился скрывать.

Сипа едва-едва скосил глаз. Я догадался: на нож смотрит, а нож лежит рядом с Хрю.

— Здравствуй, Иван Георгиевич.

И острога прислонена к камню в глубине грота. Сипа стоит к ней ближе, чем я.

— Чего молчишь?

Да, я молчал. Страх не отпускал. Начну говорить, а голос задрожит, он поймет, что не просто боюсь я его, не осторожничаю на всякий случай, а боюсь по-настоящему. Поймет и набросится.

Он нарочно не шумел, подкрадывался. Я последний его шаг услышал, а до этого он тихо шел.

— Ты меня испугался?

Ну, Жилин, ответь твердым голосом.

— Кого еще бояться, если не тебя, Николай.

— А в тюрьме почему не боялся?

— Там охрана была. И ты знал, в случае чего, в изолятор посадят, а в изоляторе плохо. Ты не хотел в изолятор. Ты же не псих, Николай.

— Психов на пожизненно не сажают. Их в больницах лечат.

Как же, не псих он. Это у меня шизотипическое расстройство ерундовое, а у него шизофрения приступообразно-прогредиентная, сам хвастался.

Я пошевелил ногами, вроде слушаются. И встал к тушке. 1-й шаг, 2-й. Ну еще движение, не бойся, Жилин. 3-й шаг. Всё. Я взял нож. Поспешнее, чем хотел.

— Ты чего нож-то схватил, Иван Георгиевич?

Я заострил и без того острую палку, насадил Хрю и приладил на камнях над углями.

А нож так и оставил в руке, не положил.

— Не смотри ты на меня так, Иван Георгиевич. На воле не хочешь со мной общаться? В тюрьме хотел, а на воле не хочешь?

— Мы на воле?

— А ты еще не понял?

У Сипы был сильно рассечен лоб. Сильнее, чем сначала показалось.

— Лоб завяжи.

— Нельзя, подсушиваю, чтоб не загнило. На мне любая ранка гниет, если не сушить. И черви заводятся, ты знаешь.

Сипа смотрел на Хрю. Я ошибся. Он и раньше не на нож смотрел, а на добычу мою. Ноздри у него раздувались. Он высунул язык и шевелил кончиком. Я вспомнил, как он смотрел на Марту. Вот так же смотрел. Еще немного, и штаны снимет. По-моему, он совсем сбрендил.

— Ты чего пришел?

— Такие вопросы разве задают гостям?

— Непрошеным задают.

— Я не знаю, что ответить.

— Подумай.

Надо прекращать глупый разговор. Никогда не загоняйте психа в угол, иначе он вас загрызет или сам удавится. Сипа — загрызет. Надо успокоить его, подсказать ответ.

— Скучно тебе стало, поэтому пришел?

— Ну да. Мне с тобой всегда было интересно общаться, Иван Георгиевич. А в колонии я от скуки чуть не умер.

— По-моему, ты чуть не умер от удара острым предметом. Глубокая резаная рана на лбу, как пишут в протоколах.

Опять неправильные слова сказал. Вот язык, лишь бы ляпнуть.

— Ты мне не рад?

Я не ответил.

— А я рад тебе, Иван Георгиевич.

Сипа сделал шаг к котелку, принюхался к водорослям, но мяса ему хотелось больше. Он не мог не смотреть на Хрю.

— Смех такой: продукты мыши сожрали. Даже лук. Видел, бегают такие — крысы, мыши, не знаю.

— Лемминги. На хомяков похожи.

— Ну, они. Как ни спрячь жратву, хоть камнями завали, по-любому сгрызут вместе с упаковкой. А потом фольгой обсераются и полиэтиленом, смех такой. Иван Георгиевич, пригласи в гости, я хорошо буду себя вести.

— Сегодня хорошо, а завтра кишки на шею намотаешь.

— Не намотаю. Зачем мне это надо?

— Не знаю, зачем ты людей убивал.

— Дурак был. Но кишки никогда не наматывал, честное слово. Меня всегда интересовали мозги. Ты знаешь, Иван Георгиевич, каков средний вес человеческого мозга?

— Началось.

— Что?

— Ничего, рассказывай.