Новая Земля

В марте Алле исполнилось семнадцать лет, и она пригласила на праздничный ужин одноклассников. Собралось человек пятнадцать. Софья Андреевна, мать Аллы, моложавая в годах красавица с какой-то благородной, утонченно-грациозной осанкой и всегда приветливой улыбкой на умном лице, испекла большой кремовый торт, украсила его пышными, искусными розами из овощей и фруктов. Михаил Евгеньевич, отец Аллы, отставной пожилой генерал-майор с привлекательными седыми усами - старше жены лет на двадцать, - купилитальянского вина с золотистыми наклейками. Когда молодежь собралась к назначенному часу, Софья Андреевна и Михаил Евгеньевич вошли в зал.

- Ну-с, уважаемая молодежь, - улыбаясь, сказал Михаил Евгеньевич, чтобы не смущать вас, мы с Софьей Андреевной ретируемся. Празднуйте, веселитесь, только рюмки не бейте, - еще приятнее улыбнулся он, словно бы потому, чтобы никто не подумал, что ему жалко рюмок. - Да и друг дружку, выпивши, не побейте.

- Что же вы уходите? - и неестественной досадой сказал кто-то из гостей, но так тихо, что услышать было трудно. - Оставайтесь.

- Нет-нет! - стала махать белыми маленькими руками Софья Андреевна, как и муж, приятно улыбаясь. - Отдыхайте, празднуйте, а мы только мешать будем. Мы, старики, завтра соберемся своим кругом. До свидания!

Казалось, ей приятно было удивить гостей фразой "мы, старики", которая относилась и к ней, внешне такой далекой от старости. Она, можно было подумать, проверяла гостей и хотела угадать в глазах: действительно ли ее относят к пожилым. Она знала, что слова "мы, старики" приятны Михаилу Евгеньевичу: мило и невинно приближала себя к мужу, скрадывала его немолодые лета.

Приятно улыбаясь всем, кто провожал, они "ретировались". Парни потерли ладони и тайком подмигнули друг другу. Та обстановка, в которой оказались одноклассники, была необычной и непривычной для многих из них. Семья Долгих была зажиточной; Михаил Евгеньевич после отставкивращался в торговых сферах, был человеком пробивным. Квартира была большая, четырехкомнатная и по квадратным метрам намного превосходила трехкомнатную Панаевых, хотя дом был один. Ребятзаставляли долго осматриваться бронзовые с хрусталем люстры, высокие красного дерева шкафы с книгами и альбомами. Разглядывали, как в музее, паркетные блестящие полы, и кое-кто не понимал, зачем досточками выкладывать пол. Везде были ковры и коврики, которые удивляли узорами, красками, объемами. Ребята щупали ковры, гладили пяткамиподстолом. Черный, большой, похожий на парус рояль привлек общее внимание.Все почувствовали домашняя утварь так же ласково, приятно улыбалась, как только что Михаил Евгеньевич и Софья Андреевна.

- Что же вы, мальчишки, не откупориваете вино? - сказала притихшим одноклассникам Алла, и все удивленно посмотрели на нее. Она улыбалась так же ласково, приятно, как ее отец и мать; одноклассники, быть может, и удивились потому, что им почудилось - ожил один из этих роскошных предметов и ласковым голосом сказал; но, может быть, удивились потому, что неожиданно поняли перед ними совсем не та просто, без затей одетая девушка Алла Долгих, какой они видели ее в обстановке школы, а перед ними совершенно незнакомый человек, настоящая красавица. Она сегодня действительно необычна и прекрасна: ее каштановые волосы - в школе всегда заплетенные в тугую толстую, как говорили, деревенскую косу - были распущены и спадали на плечи, спину и грудь; ресницы были чуть подрисованы черной тушью и виделись изящной миниатюрной рамкой для ее красивых глаз, блестевших счастьем и стыдом.

Алла растерянно моргала под удивленными взглядами одноклассников.

Приподнялся Илья и, слегка заикаясь, произнес тост. Все, казалось, проснулись, ожили, зашевелились; выпили и закусили. Потом выпили еще по три-четыре рюмки. Стали разговаривать неестественно громко, и то, что недавно скрывали, сжимали в себе, теперь легко открывали, ослабляли стяжки: не матерились - стали прорыватьсяматы, не курили - дымок завился над головами; парни не смотрели дерзко и двусмысленно на девушек - засверкали, замаслились глаза. Вино равняло молодых людей по низшему и пошлому. Парни, посматривая на одноклассниц, перемигивались.

Алексей Еремин курил на кухне и рассказывал похабные анекдоты; парни хохотали, краснели, матерились и курили. Илья тоже часто появлялся на кухне, не курил и не матерился, но жадно ловил каждое слово. Недавно, когда все чинно сидели за праздничным столом и восхищенно смотрели на очаровательную именинницу, сердце Ильи светилось любовью и нежностью к Алле. Но теперь, слушая Еремина и парней о том, как хорошо физическое обладание женщиной, что она хочет этого, Панаев с отчаянием чувствовал, что исчезает, улетучивается дымкой из сердца чистый, ясный свет. "Я, как самолет, пойман в штопор, подумал он, нахмурив брови, - несусь вниз и понимаю-не понимаю, что расшибусь. Но... черт возьми, как меня захватило и очаровало падение. Мне хочется падать, безостановочно, вечно!"