Новая земля (Новь)

"А ты, Норемъ", сказалъ Мильде: "чортъ знаетъ, что про тебя говорятъ! Въ водосточной ямѣ, въ безпомощномъ положеніи, въ водосточной ямѣ".

"Да", отвѣчалъ Норемъ, "ну и что же дальше?"

"Да… ничего, но все-таки"… Гольдевинъ окинулъ равнодушнымъ взглядомъ кафе. Длинный лысый учитель имѣлъ такой видъ, будто ему не особенно хорошо пришлось во время его пребыванія въ городѣ; онъ сдѣлался такимъ худымъ и жалкимъ, а вокругъ его блестящихъ глазъ легла синяя тѣнь. Онъ жадно пилъ изъ своей кружки и говорилъ даже, что давно ему не нравилось такъ пиво, какъ сегодня. Онъ былъ искренно благодаренъ.

"Да, вернемся къ нашему разговору", сказалъ адвокатъ: "нельзя же сказать безъ всякихъ дальнѣйшихъ разсужденій, что дѣло обстоитъ такъ плохо съ вашей молодой Норвегіей".

"Нѣтъ", отвѣчалъ Гольдевинъ, "вообще не нужно никогда судить слишкомъ голословно. Нужно всегда стараться отыскать, что именно является основаніемъ какому-нибудь явленію".

"Ну и что же?"

"А то, что составляетъ основу нашего теперешняго состоянія. Это, какъ я уже сказалъ, наша наивная вѣра въ силы, которыхъ у насъ нѣтъ. У насъ, въ сущности, нѣтъ ни одной такой области, въ которой мы были бы господами положенія, единственное исключеніе составляетъ можетъ быть торгово-промышленная область, дѣйствительно процвѣтающая. Ну, а въ общемъ? Мы стали довольствоваться очень малымъ; а какимъ образомъ это случилось? Не находится ли это въ связи съ основами нашего положенія? У насъ была громкая и гордая рѣчь десять — пятнадцать лѣтъ тому назадъ, но тогда у насъ было на это право; однако, мы такъ привыкли къ этой громкой и гордой рѣчи, что ведемъ ее и теперь, не имѣя на то права. Идемъ дальше. Газеты говорятъ намъ, что мы храбрые молодцы и вожаки. Посмотрите немного вокругъ себя на нашихъ вожаковъ и вы увидите, насколько мы малымъ довольствуемся".

"Вотъ недавно Стортингъ разошелся по домамъ. Его вызывали, въ него стрѣляли, а чѣмъ онъ отвѣтилъ на все это?"

"Они собрали свои бумаги и пошли домой. Наша журналистика не осталась въ долгу съ отвѣтомъ; какъ только ее вызвали на это, она отвѣчала, она отвѣчала рѣзко, мужественно: "кажется, ты кричишь? Берегись, сейчасъ раздастся выстрѣлъ!" Однако, никакого выстрѣла не раздалось. Стортингъ расходится до домамъ. И я спросилъ себя, удовлетворились ли бы мы этимъ десять — пятнадцать лѣтъ тому назадъ? Я не думаю. Мы, по всей вѣроятности, отвернулись бы отъ всѣхъ этихъ мелочей, отъ злобы карликовъ, отъ показной политики, и мы потребовали бы настоящаго и достойнаго дѣла. Нѣтъ, наша сила и храбрость существуютъ лишь въ теоріи, мы пугаемъ на словахъ, но мы не дѣйствуемъ. Наша молодежь бросается на литературу и на красивыя платья, въ этомъ ея честолюбіе, а на что-нибудь иное она не способна. Было и у насъ свое время, но оно прошло, и мы низвергнуты, а теперь торговая жизнь должна насъ опять поставитъ на ноги".

"Подумаешь, какъ хорошо вы все это знаете!" началъ горячо журналистъ.

Но Мильде тихонько перебилъ его, онъ нагнулся къ нему и шепнулъ нѣсколько словъ: "Зачѣмъ къ этому возвращаться, пускай себѣ человѣкъ говоритъ дальше. Хе-хе, онъ вѣритъ въ то, что говоритъ, онъ весь дрожитъ отъ волненья, желая убѣдить. Для нашего времени это довольно рѣдкое явленіе".

Вдругъ адвокатъ спросилъ его:

"А читали вы послѣднее стихотвореніе Ойэна?"

"Нѣтъ", отвѣчалъ Гольдевинъ.

"О, это замѣчательно, изъ Египта; вотъ я вспомнилъ одну строку: "въ этомъ морѣ песку, гдѣ нѣтъ никого, не раздается ни единаго звука, кромѣ шума вѣчнаго песчанаго дождя о мою шляпу, и хрустѣнія, постепеннаго хрустѣнія колѣнъ верблюдовъ…" Но потомъ идетъ самое важное, — склепъ, пыль, мумія. Да, непремѣнно нужно было бы это послушатъ".

"Я помню этого молодого человѣка, я встрѣтилъ его въ первый разъ въ Торахусѣ, у него была совершено исписана вся грудь рубашки. О, да. Потомъ я его видѣлъ 17-го мая, и мы поклонились другъ другу; онъ говорилъ, что онъ очень нервный, онъ шелъ домой, чтобъ лечь спать"…

"Само собою разумѣется", вмѣшался журналистъ. "Когда Ойэнъ усталъ, тогда онъ идетъ спать. Такой ужъ онъ странный".

"Ну, а послѣднюю книгу Иргенса вы, вѣроятно, читали? Я не знаю, спрашивалъ ли я васъ объ этомъ?"

"Да, я читалъ Иргенса. Почему вы спрашиваете меня объ этомъ?"

"Ахъ, просто такъ", отвѣчалъ адвокатъ. "Мнѣ только непонятно, отчего вы такого дурного мнѣнія о нашей молодежи, разъ вы знакомы съ ея произведеніями. Вѣдь это первоклассные писатели…"

"Постоянно говорятъ мнѣ о писателяхъ; нельзя ни о чемъ говорилъ, чтобъ снова не вернуться къ писателямъ. Какъ будто все дѣло въ томъ, чтобъ имѣть двухъ-трехъ человѣкъ, умѣющихъ писать. Прежде всего вопросъ, какого рода это стихотворство?"

"Во всякомъ случаѣ… Я позволилъ бы себѣ сказать… Это первоклассные писатели".

"Но почему рѣчь постоянно идетъ ни о чемъ другомъ, какъ только о писателяхъ?"