Новая Земля

И застыло лицо, и сам застыл, загадал, если не пошевелюсь минуту или две, тогда впереди ждет радость, чем дольше не пошевелюсь, тем лучше жизнь впереди.

Врач повертел карту и положил в стопку таких же, а на чистом бланке написал слова. Я догадался какие: «практически здоров». Раньше я рассказывал тюремным врачам про гастрит, больное сердце, мокроту в легких. Но понял, что им бесполезно рассказывать про то, про что они не спрашивают. Нельзя на здоровье жаловаться, по жалобе лечить не будут, а будут, когда сами захотят, а захотят, если подохнешь скоропостижно, или травма кровавая, или судороги и пена на губах, или упал без сознания.

За окном небо к вечеру. Ужин пропущу, буду гастритом мучиться.

В открытую форточку прогудел далекий тепловоз, грохнули буфера. Машин почему-то не было слышно. Но и тепловоз — это здорово, шумы внешнего мира в камеру не попадают, разве что собачий лай из караулки, и то не каждый день. В колонии есть корпуса строгого режима. В локальных секторах зэков строят поотрядно, переклички устраивают на воздухе утреннюю и вечернюю плюс развод на работу побригадно в дневную смену и в вечернюю, если их выводят на вечернюю смену. А еще по громкой связи объявления, в локальных секторах строятся по объявлениям. Но корпус ПЖ в глубине запрятали, за высокими стенами и оградами, ничего в моей камере не слышно, ничего.

Помню, когда привезли, автозак остановился у ворот, я услышал, как отъехали ворота, потом еще одни, потом вглубь повезли, еще ворота и еще. Дверцу открыли, конвоиры хотели надеть повязку на глаза, но не нашли повязки, разругались меж собой, вытолкнули, я спрыгнул на асфальт: 8 шагов, железные лебеди на воротах, на высокой ограде матовый фонарь и лебедь на нем железный, грязный розовый свет на ступеньке, лебеди на кованом навесе, урна — не лебедь, но дурацкий черный пингвин с красным клювом, коридор с зелеными стенами, лестничная решетка, 6 лестничных подъемов, этажная решетка, продол. Едва спрыгнул, пахнуло особым тюремным запахом, который за несколько часов въедается в одежду, впитывается в кожу, и кровь доносит его до сердца, до самой последней мышцы, до костного мозга. Так пахнет отчаяние — дрянной едой, сырыми до черной плесени кирпичами, прошедшим через гнилые внутренности воздухом, мочой, тряпками грязными, протухлым человеческим жиром.

В автозаках пахнет блевотиной, в вагонзаках бомжовским удушливым потом, селедкой и железнодорожной пылью, а в тюрьме — отчаянием.

Неужели судьба отмотает назад: лестница, пингвин, ступенька, фонарь, автозак? Это же счастье.

Так и случилось.

6

Но сначала отвели в бокс.

В боксе тесно стояли полосатые. Меня впихнули, придавили дверью. Почему так, я не понял, пожизненных больше двух не скапливают, а тут 10 или 12, а нам нельзя быть рядом.

Спиной я согревал железную дверь. Бесполезное занятие, моего тепла и на деревянную не хватит.

— Наручники кончились, — сказал парень с круглой опухолью на лбу.

Я уперся ладонями в дверь, ноги развернул, попробовал плечо освободить, но не смог. Бокс рассчитан на двоих, а тут человек 10 или 12, не сосчитать.

Парень говорил тихо, знал, что слышу, я старался не смотреть ему в глаза, вдруг он выберет меня объектом психотических своих реакций, никогда не смотрите в глаза незнакомым психам и знакомым тоже не смотрите. Кроме опухоли, парня отличал румянец, как будто он не в тюрьме сидел, лоб, щеки, нос бугристый были сплошь покрыты красными пятнами. В тюрьме у арестантов лица серые, зеленые или синюшные, смотря какой внутренний орган не работает, румяных в тюрьме не бывает, разве что болезнь такая — «румяное лицо». В сортировке в Крестах я видел одного такого типа, на исполнительном заседании судья ему сказала, чтоб не волновался, она подумала, он покраснел, потому что волновался, испугалась, что в обморок упадет в зале от волнения и стыда. Тот тип украл скутер у соседа, судья права, ему незачем было волноваться, ну влепят 5 лет или 4 года или условно, если обязуется ущерб возместить и по взаимному примирению сторон, вот если бы он соседа убил и скутер украл, тогда да, ему стоило волноваться.

— Все в наручниках, а ты без, на тебе наручники кончились, — сказал румяный, он заметил, что Витамин не надел мне наручников.

Все, кого я мог видеть, были в наручниках, у румяного тоже руки за спиной.

— Если наручники кончились, почему по двое не цепляют? Почему ты без наручников? Тебе сказали почему?

Я не хотел ничего объяснять, не хотел говорить. Я где-то читал, если ни с кем радостью не делиться, дольше будешь радоваться.

В боксе все молчали, кроме румяного. Тоже радость берегли? Вряд ли. Меня одного отпустили, поэтому Витамин наручники не надел. А их не отпустили, поэтому они в наручниках.

За 1588 дней в тюрьмах и спецбольницах я встретил всего четырех болтунов.