Австрия осталась позади. Передо мной простиралась мрачная земля Трансильвании, со всех сторон окруженная стеною гор. Здесь проходит невидимая граница между цивилизацией и ее отсутствием. Тут вам не встретится указатель с приглашением в деревенскую гостиницу «Уютный приют для велосипедистов». Да и велосипедистов здесь нет. Даже грязные постоялые дворы с неудобоваримой едой встречаются крайне редко. Угрюмые местные жители не понимают никакого языка, кроме собственного наречия. Живут они в хибарах, сложенных из сырого кирпича и крытых соломой. Бумажные деньги не интересуют их совершенно. В одном месте мне предложили обменять мой жакет на большой круглый хлеб и сыр.
Кто здесь весел, несмотря ни на что, так это цыгане, кочующие в кибитках, разукрашенных яркими лентами. Посмотришь на них и кажется, что нет на свете людей свободнее, однако живут они по строгим правилам и подчиняются Баро, который вершит их судьбы, как патриарх и король. Ему же принадлежит решающее слово при заключении брачных союзов. Женятся цыгане в самом раннем возрасте, в 13-14 лет. Свадьба – главное событие в жизни, продолжается целую неделю. В церемонии этой много такого, что давно уже, к счастью, отменено в западном обществе. Когда жених вместе с дружками приходит к невесте, молодых сажают за стол вместе с гостями, но есть им в течением двух часов запрещается. Пока мужчины выпивают и закусывают, пару отправляют в специальную комнату. Вход туда охраняют пожилые женщины, которые потом предъявляют гостям и родственникам доказательства чистоты невесты. Если девушка невинна, они выносят красный флаг и накрывают стол заново. Только в этом случае жених и невеста получают благословение на брак от родителей жениха. Невесте подносят подарки и наставляют быть покорной и верно служить мужу. Затем начинается гулянье с танцами и песнями. Мужчины и женщины пируют отдельно, потому что цыганские женщины не имеют права есть вместе с мужчинами, они только обслуживают, а сами могут поесть когда придется. Если же девушка «порченая», над ней издеваются, наказывают и могут выгнать из табора. Если невеста или жена убежит с другим, оскорбленный муж должен поймать ее и заклеймить так, чтобы след остался навсегда, например, отрезать ухо или нос… Мужчину за измену жене – к гадалке не ходи – не наказывают никогда.
Необычное ощущение: просыпаешься утром и сходу не можешь понять, где находишься. Требуется десяток секунд, чтобы определиться с местом.
Мой милый дневник, мне некому пожаловаться, некому довериться, кроме тебя, и возопить: больше всего на свете я желаю отправить к черту эту проклятую машину и вернуться в Париж в компанию праздных богачей, и стать содержанкой хотя бы на время. Нервы на пределе. Хорошо, что удалось отдохнуть в Кракове и сочинить кое-что для журналов.
В Трансильвании я остановилась на постоялом дворе, не обозначенном на туристической карте и окруженном с трех сторон сосновым лесом, таким густым и древним, что даже вблизи черный, без признаков свежей зелени. Как водится в таких местах, хозяин еврей, в неизменной черной фуражке, из-под которой свисали длинные рыжие пейсы, бойко заговорил по-немецки, предлагая всё сразу. Его жена проводила меня в отдельную комнату на втором этаже. Постель была чистая и удобная, однако ночью я проснулась от леденящего сердце звериного воя. Не будучи сильна в зоологии, определить, собаки это, шакалы или волки, я не могла. Через некоторое время у входа в дом послышались голоса, и я, осмелев, приоткрыла окно и увидела подъехавшую коляску. Прибыли новые гости, двое мужчин. Утром к завтраку вышел только один из них, седовласый господин, который представился как профессор Аморталюс. Он шутил и смешно потирал ладони, радуясь вкусному свежему хлебу и сливочному маслу. Насытившись, он поднял вверх указательный палец и прищурился как заговорщик.
– Внимание – чеснок! – сказал он. – Тут всюду развещен чеснок, видите? По всему потолку и по углам, и вдоль лестницы.
– Я видела связки чеснока и лука во многих постоялых дворах и тавернях по всей Европе, – ответила я.
– Лук меня совершенно не интересует, а вот чеснок… Это знак!