Новатор

Заглушив мозг какой-то попсовой песенкой, крутившейся с утра до вечера по телику и по радио, я проглотил свой утренний бутерброд и отправился в школу получать знания, решив рассудить по обстоятельствам — влезать в Жорины личные вопросы или нет.

К школе со всех сторон уныло стягивались стайки учеников в серой, однообразной одежде. Мне невольно на ум пришли ассоциации с лагерями для зеков.

Почему дети не смеются? Почему в одежде нет ярких цветов? Почему опостылевшее однообразие на занятиях, на которые все идут как на каторгу?

И главное — почему я сам об этом никогда раньше не задумывался, ведь хожу сюда уже 6 с половиной лет. И почему я совершенно не обращал внимания на то, что жизнь и учёбу можно раскрасить, не убивать каждый свой прожитый день серостью, а добавить в него развлечений, удовольствий, пусть даже глупых и наивных… для чего казаться взрослее, чем ты есть? для чего делать вид, что ты умудрён опытом, что у тебя полно дел? хмурить брови и казаться не тем, что ты собой представляешь, а чем-то другим.

Теперь уже мне самому казалось, что серая масса вокруг меня сгущается, затягивает, подобно спруту и не вырваться из этой усреднённости, из этой опостылевшей обыденности.

— А ведь всего несколько месяцев назад я гордился тем, что живу в самой середине этой массы, не выделяясь из неё, сливаясь с неё в однообразное месиво, — с ужасом подумал я.

— А каково тогда Жоре, — вдруг подумалось мне, — ведь он всегда выделялся из толпы. Как он преодолел этот влекущий зов серости?

Масса подхватила меня и внесла в двери школы. Строгий милиционер, которого посадили возле входа после прошлогоднего случая, когда в школе во время драки зарезали насмерть одного из учеников, проводил меня цепким профессиональным взглядом и снова уткнулся в книжку.

— Серость, — обернулся я и прошипел ему в затылок.

— Что? — не понимающе поднял он голову, но я уже скрылся в однообразии школьных коридоров.

Возле лестницы стоял Цаца со своими придурками, громко глумясь над каждым проходящим. Пропустить меня ему гордость не позволила и он меня подковырнул под тихое сопение струхнувших подельников:

— А вот идёт гордость электромеханического факультета, Димочка Засранцев!

— Иди нахер, Цаца, — отшил я его.

Тот отвял, не ожидав услышать от меня ненавидимое прозвище, но философский настрой ко мне уже не вернулся.

Цветкова я нашёл как всегда сидящим за своей партой с отрешённым взглядом.

— Когда в Екатеринбург поедем? — решившись, задал я ему вопрос.

Жора посмотрел куда-то мимо меня:

— Ну поехали сегодня, чего тянуть, — наконец сказал он.

Я, честно говоря, не ожидал от него такой прыти — думал, что он опять начнёт выдумывать какие-нибудь сложности и окажется, что летать на нашей колымаге мы можем не раньше следующего лета.

— Татьяну с собой брать? — уточнил я на всякий случай. Вдруг он считает встречу со своей подругой делом сугубо личным.

— Как хочешь, — ответил он, — и как она сама хочет… там ничего интересного не ожидается…

Я спросил Татьяну, и она сказала что с радостью присоединиться к нам и даже сама предложила не ходить на стоявшую последним, четвёртым уроком физкультуру.

К физкультуре ни я ни Цветков особого интереса не испытывали, поэтому с радостью согласились вылететь пораньше.

На стоявшей первым уроком литературе на меня снизошло вдохновение, навеянное утренними рассуждениями о серости мира сего, и я отчитал выпавшую мне главу Чехова с таким выражением, которого никогда не слышал этот класс. Поначалу, когда я начал читать не мямля как все, а громким и поставленным голосом, делая паузы в нужных местах, повышая и понижая тональность голоса там где это требовалось и там где это неплохо оттеняло текст. Все даже замолкли, потом начали понемногу хихикать, но я не обращал внимания — я представил себя на сцене, для меня существовала только книга и мысли автора, остальное — лишь ненужные атрибуты. Постепенно смешки исчезли, но к этому времени кончилась и глава.

Ненавидимая мною литераторша — сморщенный и вредный божий одуванчик, посмотрела на меня поверх очков, словно в первый раз увидев меня, и с трудом выговорила:

— Молодец, Санцев… пять.

Офигеть! это наверное была моя первая пятёрка по литературе.

Ярцев, которого вызвали к доске после меня попытался повторить мой подвиг — читал громко и уверенно, даже можно сказать с выражением. Но не было слышно в его голосе той отстранённости от окружающего мира и мощи писательского таланта.

Обиженный и недоумённый сел он на место со стандартной для урока литературы «тройкой».

Выходя из школы с Жорой и Таней, я обратил внимание, что все мы, не сговариваясь, перешли на быстрый шаг. Видно не одному мне хотелось полетать.

— Я взяла для всех бутербродов, — сообщила Таня, — тут и Паштету хватит и нам с вами.

— Да ладно, — усмехнулся Жора, — в Свердловске встретим Женю, и я вас в кафе свожу.

Паштет заметил нас ещё в начале улицы и с радостным лаем побежал нам навстречу.

— Будем его с собой брать? — поинтересовалась Таня, скармливая псу два бутерброда.

— Лучше не стоит, — сказал Жора, подумав, — куда мы там его денем…