Новейшая оптография и призрак Ухокусай

Усатый, однако, был не расположен вступать в дискуссии. Он снова навел револьвер на Вереду и взвел курок. Несмотря на шум драки, сухой щелчок прозвучал весьма отчетливо, и сердце Сударого, колотившееся в возбуждении борьбы, на миг замерло.

И он словно раздвоился. Прекрасно видя, что этот человек непременно убьет, независимо от того, окажется ли искомая пластина в его руках, Сударый в то же время отчаянно надеялся: но ведь может и не убить, правда? Надо только не провоцировать его…

Ему, конечно, не могло прийти в голову, что усатый применяет какие-то подавляющие волю чары. Как всякий выпускник высшего учебного заведения, оптограф обладал довольно высокой сопротивляемостью к внушению и слишком привык к этой выработанной за годы учебы защите. Привыкнув же, не часто вспоминаешь, что существуют особо мощные чары, тем более они строго запрещены к применению без санкции властей.

– Говорите или девушке конец.

– В правом верхнем ящике стола, – сказал Непеняй Зазеркальевич. – Отпустите ее.

Выполнить просьбу предводитель нападавших и не подумал. Целясь в Вереду, он двинулся к столу, перешагнув через неизвестного разумного, неподвижно лежавшего среди обломков стула, через другого, слабо постанывающего.

– Недостойный вы разумный, хоть Нышка не трогайте! – крикнула ему Вереда.

Сударый бросил взгляд в переднюю часть приемной. На плечах у Персефония висел наполовину трансформировавшийся волколак, но упырь все еще держался, вертелся волчком и как раз в эту секунду, откинувшись назад, впечатал оборотня в косяк, ударил локтем под ребра и тут же пнул еще одного из нападавших под колено. Лицо в крови, одежда изодрана, но боевой дух на высоте.

Его отчаянное сопротивление преграждало путь остальной толпе, сдерживало ее, как скала – натиск бурного моря. Оставалось только поражаться, что ему удается делать это в одиночку…

Что за притча? Как ни был Сударый ошеломлен стремительными событиями, как ни был напуган силой и хладнокровием врагов, он вздрогнул, сообразив, что видит не одного, а сразу двух Персефониев, причем с двумя же волколаками. И вот еще что сразу бросилось в глаза: хорошо знакомый квартальный дворник, оттесненный в угол, отбивался обломанным черенком снежной лопаты от двух изрядно нетрезвых лесинов, но его приметный красный шарф, его же густая борода и точно такой же обломок мелькали за разбитым окном.

Или это просто в глазах двоится? Теперь уже взгляд Сударого выхватывал то тут, то там, двойников и даже тройников, похожих, как зеркальные отражения.

А вот преступников эта странность, кажется, нисколько не поражала. Может, они ее просто не заметили? Усатый обогнул стол, рывком выдвинул ящик и запустил в него руку.

Помощник следователя Копеечкина и пристав губернского полицейского управления прибыли на Тихомировскую как раз в ту минуту, когда около дома Сударого начала собираться толпа. Столичный офицер, человек опытный, сразу сказал:

– Тут что-то не так.

Трудно осуждать местного пристава за то, что не отнесся к этим словам с должным вниманием. В самом деле, что в старом, добром Спросонске могло быть настолько «не так», чтобы недостаточно было появления или в крайнем случае окрика пристава, дабы немедленно это прекратить? Особенно если пристав молод и преисполнен решимости доказать гостю города, что в провинции отнюдь не лаптем щи хлебают…

Поэтому он бестрепетно шагнул к толпе, запрудившей тротуар и половину проезжей части, и громко спросил:

– Что происходит?

Реакция на его слова последовала странная, неоднородная. Некий молодой человек обрадовался и закричал:

– Ухокрута поймали!

Другой зачастил:

– Пропустите, господа, здесь полиция…

Третий, неопрятный и очень пьяный, протянул:

– Чо-о?

Еще некий, неопределенной наружности (никто не успел его разглядеть) завопил:

– Шухер! – и удрал.

И тут же послышались звон разбитого стекла, сухой треск, вопли «бей!». Пристава толкнули сразу с двух сторон: кто-то стремившийся к дому и кто-то посчитавший за благо скрыться. Толпа качнулась и хлынула в дом, но при этом не стихали крики, призывавшие дать дорогу полиции.

– Прекратить! – что есть мочи гаркнул пристав.

Он еще не успел этого понять, но уже почувствовал, что его присутствие ровно ничего не значит. Он выхватил из чехла служебный магический жезл и поднял над головой, но что с ним делать, так и не сообразил.

– Свистите, сударь! – крикнул ему столичный офицер.

Но пристав зачем-то выпустил в воздух парализующую молнию и… сам упал навзничь.

Его спутник, надо отдать ему должное, не попытался своими силами остановить погром. Толпа рвалась внутрь ателье, а он подхватил бессознательного пристава под мышки и оттащил в сторону, после чего нашарил у него на груди свисток и резко в него дунул.

Пронзительный звук, конечно, погрома не остановил, разве что несколько разумных, то ли опомнившись, то ли просто испугавшись, кинулись врассыпную. Офицер более рассчитывал на работу тревожного заклинания. Сейчас в участке на карте города заплясал огонек, сигнализирующий, что полицейскому требуется помощь. Четверть часа, не больше, и здесь будет усиленный наряд. А пока…