Новейшая оптография и призрак Ухокусай

Сударый, конечно, уступал своему помощнику, но не настолько, чтобы в схватке надеяться только на случайности. Он азартно атаковал, нанося укол за уколом и тесня Персефония. Тот лишь вяло отбивался, правда, ни одного удара так и не пропустил. Но Сударый слишком поздно сообразил, что его водят за нос. Он попался – опять! – на глубоком выпаде, когда упырь, шагнув в сторону, проворно уколол его в бок.

– Банальная хитрость, Непеняй Зазеркальевич. Ведь говорил же я вам: фехтование – это бой хитрости. Можно изучить самые сложные приемы и проиграть, если все они будут написаны у вас на лице. Обязательно скрывайте свои козыри!

– Так, значит, не было двух мышей в захламленном подвале?

– Почему, были. Сначала две, потом еще… штук сорок. Так что я бодр и полон сил, а вы попались – и опять на самом простом…

Совершив утренний туалет, Сударый спустился вниз.

– Доброе утро, Вереда! Прекрасно выглядишь, тебе очень идет эта брошка.

– Спасибо, Непеняй Зазеркальевич. И вам доброе утро.

– Помнится, сегодня у нас не слишком много работы?

– Два портрета с наведенными иллюзиями и одна карточка на документы. Да, еще вы вчера просили показать вам с утра один снимок… – Она выдвинула верхний ящик стола и запустила в него обе руки, чтобы правой достать медную пластину, а левой придержать что-то мелкое – или, вернее, кого-то. – Вот, пожалуйста.

– Спасибо, Вереда.

Сударый взял пластину. На снимке запечатлен был образ радеющего об отчизне чиновника. Радел он, на взгляд оптографа, фальшиво, ненатурально как-то: морщил лоб, хмурил брови, задумчиво взбивал пальцами бакенбарды, а потом озарялся светлой, отеческой улыбкой. Ну, может, и не фальшиво, а просто театрально, водевильно даже, но явно не так, как сумел бы изобразить хороший актер.

Однако, вынув из кармана лупу и внимательно изучив снимок, никаких технических огрехов Сударый не обнаружил.

– Прекрасно. Можешь упаковать и отправлять по адресу заказчика.

– Интересно, что он станет делать с этим портретом, – промолвил, войдя в приемную, Персефоний. – Неужели прямо так и повесит у себя в кабинете? Ведь это смешно.

– Смешно, – согласилась Вереда. – Но попытаться доказать это клиенту – значит, обидеть его. Неразрешимая этическая проблема.

– Не вижу в ней ничего этического, – возразил упырь. – Почему-то студенту, жаждущему запечатлеть свою фигуру на фоне баталии, мы без особого труда можем растолковать, что излишества смешны. А чиновнику, возмечтавшему предстать перед всеми в крайне глупом виде, мы и слова не скажем. Это проблема социальная.

– Не думал, что ты социалист, – улыбнулся Сударый.

– Я бродяга, – парировал упырь, – а значит, завзятый реалист. Кстати, о реализме. Если не возражаете, Непеняй Зазеркальевич, я хотел бы попрактиковаться в создании иллюзий. Могу я сделать заготовку, пока вы завтракаете?

– Конечно, Персефоний, с удовольствием посмотрю, что у тебя получится, – кивнул оптограф, надевая пальто и шляпу. – Если понадоблюсь, я, как всегда, в «Обливионе».

Подхватив со стойки трость, Сударый открыл дверь и окунулся в хрустальный мир уходящей осени. Прозрачное небо, ледок на лужах, пар изо рта, и застоявшийся с ночи воздух холодит щеки. Разогретое упражнениями тело словно поет, впереди интересная работа – ну не чудесное ли утро?

И вот нате вам…

Итак, Сударый возвращался из кафе, зло стуча тростью по тротуару. Встречный народ раздражал, ледок на лужах подтаял и лужи брызгали грязью, воздух стал промозглым. Еще и собака какая-то облаяла ни с чего. Молодой оптограф взлетел по ступеням двухэтажного дома под вывеской, извещавшей, что здесь располагается «Спиритографическое ателье г. Сударого», и резко распахнул дверь.

В приемной послышался испуганный вздох. Сударый сдержал шаг, но все же успел разглядеть, как Вереда прячет под стол деревянную коробку и делает вид, будто сама кушает подсоленное печенье из блюдечка. Тот, кто сидел в коробке, был недоволен прекращением трапезы и яростно скребся.

– Кто-нибудь заходил, пока меня не было? – делая вид, будто ничего не замечает, спросил Сударый.

– Нет, Непеняй Зазеркальевич, – ответила смущенная девушка.

Устраивая трость на подставке, Сударый, чтобы не молчать, спросил:

– Вереда, ты не помнишь, к чему снятся бабочки?

– Смотря какие. Если однодневки, то к смерти. А вам бабочки снились? – обеспокоилась Вереда.

Сударый невольно вздрогнул:

– Нет, помнится, не совсем бабочки. Скорее мотыльки…

– Ну, это всего-навсего к глупости.

Сударый поморщился, уже жалея, что спросил.

– А, вспомнил! – приврал он. – Это была моль.

– К подлости, – сокрушенно прокомментировала Вереда. – Будьте сегодня осторожны, Непеняй Зазеркальевич.

Она непроизвольно забросила в рот печенюшку, и в спрятанной под столом коробке, затихшей было, словно ее обитатель тоже внимательно слушал, тотчас раздались настойчивые скребущие звуки.