Новелла современной Румынии

— Тоже в тюрьме отдыхает, — ответила сестра, и довольная улыбка осветила, словно луч солнца, ее загорелое лицо. — Вот так-то получается: не навещаешь нас — и не знаешь, что в селе происходит.

А случилось вот что. Илисие Многоземельный так прекрасно вел дела, что крестьяне решили созвать общее собрание и совсем распустить тоз. Другого выхода не было. Бедняки, те, что без тягла и с малыми наделами земли (не больше гектара), а такими бедняками в тозе хоть пруд пруди, были до крайности недовольны. На их долю выпадали самые бедные участки для посева кукурузы. Но их это не так тревожило, потому что делили они ту кукурузу, скажем, по справедливости. Злились они главным образом из-за тыквы и фасоли, которые каждый получал с засеянной им земли. А лучшие земли тоза всегда первыми засевали богатеи, те, у которых тягло и инвентарь, и снимали они там пропасть тыквы для свиней и фасоли для дома и на продажу.

Богатеи сперва вспахивали свои земли, а потом уж, конечно за плату, вспахивали и наделы безлошадных бедняков. Напрасно говорили бедняки, что лучше бы использовать в Брихе тракторы МТС, что в Бутане в четырех километрах от нашего села. Председатель Илисие Многоземельный отвечал на это, что тракторы, мол, землю портят, а пахать можно только с помощью плуга и лошади, осторожно, под присмотром умелого пахаря. Если же кто-нибудь говорил по-иному, да еще и упрямился, председатель быстро затыкал ему рот:

— Ты лучше помолчи! Сам знаешь, какую политику вел до войны. Партия ничего не забывает, не надейся.

Упрямец, даже если и не вел никакой политики, умолкал. Народ хорошо знал, что все равно будет так, как захочет председатель.

Но это еще не все. Например, всю землю тоза председатель засевал по краям подсолнухом, и, конечно, сам собирал урожай. Бывало и так, что после обмолота, при подсчете, оказывалось пшеницы гораздо меньше, чем люди рассчитывали, — как будто урожай с нескольких гектаров корова языком слизала. Люди, понятно, расстраивались, но молчали, — ведь они давно уже знали, что все творится по воле Многоземельного. Было у него немало дружков и в сельсовете и в райкоме, — где только у него их не было? А на Симеона он сильно злобился: тот уж слишком зачастил в Бухарест.

— Чего это ты, Симеон, в Бухарест все катаешься? — спрашивал председатель. — Чего тебе там надо?

— Как чего надо? С братом повидаться.

— С братом, говоришь?

— С братом.

— Ты только не болтай лишнего, когда с ним разговариваешь. Раньше подумай хорошенько… как бы глупость какую не сморозить… — угрожающе говорил Илисие и многозначительно смотрел на Симеона. Тот только пожимал плечами и уходил по своим делам.

Симеон был беспартийный, да и в тоз не вступал. Был у него еще другой недостаток — выпивал он. Правда, редко, но все-таки выпивал для храбрости и тогда уж никому не уступал. «Ничего, разбойники, мой брат вам покажет!» — орал он, грозя кулаками председателю Илисие. Уж очень тот притеснял в тозе Финику, сестру Симеона.

Словом, причин для недовольства у народа было хоть отбавляй, и не удивительно, что надумали они совсем покончить с тозом. Только как это сделать? Решили — пусть каждый сохранит свой надел в общей площади. «Мы не разгоняем тоз, — говорил Илисие, — только порешили, чтобы каждый обрабатывал свою землю, вот и не будет больше ни ссор, ни раздоров». У кого было два гектара — получай свои гектары. А у председателя восемь гектаров, один подле другого, и по четыре гектара у его двух сыновей, всего шестнадцать, все в одном месте, — жирная земля, «всем землям земля», как говорят у нас, и у самого села, так что Илисие мог из окошка спокойно присматривать за пахарями или жнецами, гнувшими там спины. Дружки Многоземельного сперва уговорили бедняков, которых было большинство, проголосовать за роспуск тоза, а затем порешили созвать общее собрание.

— А этот пьянчуга Симеон как раз теперь надумал в Бухарест ехать. Здесь что-то нечисто… — вздыхал председатель.

— Одно другому не мешает, — успокаивал Илисие его друг Марку Пинтя. — Люди проголосуют, а как они проголосуют, так все и останется.

Но Многоземельный почесывал затылок, это был верный признак расстройства. Видно, он не был так уверен, как Пинтя.

И все-таки он надеялся… или, вернее говоря, ему не верилось, что ему может когда-нибудь не повезти.

Мысленно он перечислял все свои победы. Вот только с поймой Вырнава вышло не совсем ладно, на нее не удалось наложить лапу, пришлось бросить реке на съедение… А во всем остальном всегда только победы и победы, сплошные победы. Как же может не удаться то, что он теперь задумал? «Быть этого не может!» — твердил про себя председатель, но где-то в глубине души его терзал страх. Ему то и дело чудилось, что он слышит отдаленнее раскаты грома. А Симеон как раз собрался в Бухарест. «Ладно, посмотрим что можно будет сделать», — раздумывал Многоземельный.