Новеллы

Наступил вечер, когда Скала подъехал к подножью холма. Ему пришлось сделать небольшой крюк, прежде чем выехать на вьючную тропу. Взошла луна, и казалось, что снова начало рассветать. Кузнечики приветствовали этот лунный рассвет неистовым стрекотаньем.

Проезжая через поля и думая об их владельцах, своих друзьях, которые сейчас и не подозревали, какое предательство он совершил, Скала чувствовал нестерпимые угрызения совести.

Неужели все эти поля вскоре должны погибнуть, и там, наверху, не останется ни травинки, и только он один будет виновником гибели зеленого холма! Затем он мысленно перенесся на балкон дома, как бы вновь увидел свой клочок земли и подумал, что теперь взгляд его будет ограничен каменной стеной ограды и не смотреть ему больше с надеждой на соседскую землю! Скала почувствовал себя пленником, который, точно в тесной тюремной камере, задыхается на своем крохотном участке, а за оградой поселится лютый враг. Нет! Нет!

— Разрушение! Разрушение! Ни мне, ни ему! Все сжечь! Он смотрел на эти деревья, на склонившиеся к земле вековые оливы с могучими серыми стволами, и горло его сжималось от боли. Залитые лунным сиянием, они стояли молча, словно погруженные в таинственный сон. Дон Маттиа представил себе, как все эти живые листочки сразу же помертвеют от зловонного дыхания дьявольской пасти серных копей. Потом эти листочки опадут, почернеют оголенные деревья, потом погибнут и они, отравленные дымом печей. И тогда застучит топор. Деревья пойдут на дрова... Поднялся легкий ветерок и вознесся к луне. И тогда листья всех этих деревьев, точно услышав свой смертный приговор, пробудились от сна и глубоко вздохнули, и от этого вздоха дрожь пробежала по спине дона Маттиа, припавшего к гриве белой кобылицы.

В ЗАЩИТУ МЕОЛЫ (Перевод Я. Лесюка)

Сколько раз говорил я своим землякам, жителям Монтелузы, чтобы они не осуждали так, сгоряча, Меолу, если не хотят запятнать себя самой черной неблагодарностью.

Меола украл.

Меола разбогател.

Меола, чего доброго, начнет завтра. давать деньги в рост.

Все это верно. Но поразмыслим, синьоры мои, у кого и для чего похитил Меола? Поразмыслим и о том, что польза, которую извлек он сам из этого похищения, ничто в сравнении с той пользой, что воспоследовала из этого для любезной нашему сердцу Монтелузы.

Что касается меня, то я не могу допустить, чтобы мои земляки, которым известна лишь одна сторона дела, продолжали осуждать Меолу, делая тем самым для него пребывание в наших краях весьма затруднительным, если не сказать — невозможным.

Вот почему в этот час я взываю к справедливости всех либерально настроенных, беспристрастных и здравомыслящих людей Италии.

Одиннадцать лет мы, жители Монтелузы, находились во власти мучительного кошмара — с того самого злополучного дня, когда его преосвященство Витанджело Партанна интригами и. происками могущественных прелатов в Риме был назначен нашим епископом.

Мы с давних пор привыкли к пышному образу жизни, к обходительному и сердечному обращению, к широте и щедрости глубокочтимого епископа нашего — монсеньора Вивальди (да почиет он в мире!). И потому у всех нас, жителей Монтелузы, защемило сердце, когда мы впервые увидели, как из высокого древнего епископского замка, пешком, в сопровождении двух секретарей, навстречу нашей вечно юной весне спускается какой–то закутанный в сутану скелет. Это и был новый епископ. Высокий, сутулый, непомерно худой, он вытягивал шею, выпячивал свои сизые губы и силился держать голову прямо; на его высохшем пергаментном лице выделялся крючковатый нос, на котором зловеще темнели очки.

Оба секретаря епископа — старший, дон Антонио Склепис, дядя Меолы, и младший, дон Артуро Филомарино (он недолго пробыл в этой должности), — держались чуть позади; вид у обоих был смущенный и озабоченный, словно они догадывались, какое ужасное впечатление производит его преосвященство на всех жителей города.

И действительно, всем нам почудилось, будто и само небо, и весь наш веселый, беленький городок сразу как–то потускнели при появлении этого мрачного, уродливого призрака.

Смутный трепет, трепет ужаса пробежал по листве деревьев, когда новый епископ проходил длинной, веселящей взор Райской аллеей. Аллея эта — гордость нашей Монтелузы — заканчивается далеко–далеко внизу двумя синеющими пятнами: яркой и сочной лазурью моря, легкой и прозрачной голубизной небес.

Спору нет, впечатлительность — самая большая слабость всех нас, жителей Монтелузы. Впечатления, которым мы с такой легкостью поддаемся, долгое время властвуют над нашими мыслями, нашими чувствами и оставляют в наших душах глубокий, неизгладимый след.