Новеллы

На это третья отшельница сказала: «Вы говорите, что, по словам господа нашего, следует испытать всякую вещь и взять хорошее; но я не испытала ровно ничего, так что и не знаю, что я должна взять».

Тогда Джованни произнес, касаясь членов ее, начиная с ноги: «Хвала богу, – и подлег к ней; – а когда я здесь, в аду, я усмиряю в нем своего дьявола». И он поступил с нею так же, как с остальными; а она успокоилась, потому что итог оказался для всех равным.

Получив подаяние от всех, Джованни вернулся на свое место, туда, где находились самые стройные ноги. Отдохнув и поспав немного, он обратился вновь к утешению красавицы-отшельницы и стал угашать огонь, снедавший ее, чему она не слишком противилась.

Утром, поднявшись очень рано, Джованни сказал: «Дорогие сестры, благодарю вас, сколько могу, за ваше милосердие, которое вы проявили ко мне вчера вечером, когда впустили в свой святой домик. Да ниспошлет господь, приведший меня сюда, милость свою на вас и на меня, и да будут спасены ею души наши, а нас удостоит той награды, которую вы желаете. Мне кажется, что я благодаря вашей святости уже вознесся к Иисусу на несколько локтей. Если я могу сделать что-либо когда-нибудь, располагайте мною, ничтоже сумняшеся, надлежащим для вас образом».

Отшельницы ответили: «Джованни, мы просим тебя не забывать этого скромного скита и посещать его, приходя как в свой дом. Иди с богом».

И он ушел, а когда явился в Тоди, то имел вид настоящего каплуна.

Подобного рода посещения продолжались в течение долгого времени, и Джованни из свежего и цветущего человека превратился в совсем почти исхудавшего и бледного, но пользовался уважением, словно Сан-Герарда да Вилламанья,[270] так как его считали за святого. А когда он умер, то все мужчины и женщины явились облобызать его руку, говоря, что он творит чудеса.

И вот взгляните, как прячется на свете лицемерие: человек, который был таким, как он описан выше, оказался под конец жизни почти святым. И сколько таковых, считающихся святыми и блаженными! Они по душе своей, по лицемерию, которое в ней всегда царило, близки к этому человеку, ведь слишком трудно узнать сердце или тайны человеческие.

Новелла 102

Некий мясник из Сеттимо, не будучи в состоянии поднять и повесить свиную тушу на колок, зовет людей на помощь и собирает всю округу. Когда собралась целая толпа, он просит о помощи и ее ему оказывают

Возле Сеттимо[271] есть по дороге поселок, который называется Казеллина. Там обретался мясник, который резал скотину и имел, между прочим, отличную телятину и крупные свиные туши. Не так давно мясником в поселке был очень толстый человек, и случилось так, что купил он очень жирную свинью, весившую четыреста фунтов. Очень рано утром он зарезал ее, опалил и освежевал, но когда хотел повесить на колок и поднять с пола, то никак не мог это проделать. Помощников у него не было никаких, если не считать одной женщины, которая помогала ему до того опалить и освежевать тушу; но она была не очень сильна и не могла оказать ему в дальнейшем большой помощи.

Мясник ждал добрый час, не подойдет ли кто-нибудь; но не проходил никто, а если и проходили, то это были женщины или дети, от которых не было никакого толка. Наконец, выбившись из сил и отчаявшись в возможности повесить тушу на колок, он подымается на цыпочки и, поворачиваясь во все стороны, кричит изо всех сил: «Помогите, помогите!» так, что сбегается две сотни крестьян из тех, что работали в поле, кто с мотыгой, кто с заступом, и спрашивают: «Что такое? Что такое?» – предполагая, что явился волк, навещавший эту местность, и уничтожил несколько ребят.

Мясник говорит тогда: «Как так, что такое? Я зарезал эту свинью, а она чуть не убила меня, когда я хотел повесить ее на колок, и никто не проходил мимо, кто мог бы помочь мне, вот уже добрый час. Я выбился из сил, так как никогда еще мне не приходилось так трудно. А поэтому, братцы, помогите мне поднять тушу и повесить ее на колок».

Среди прибежавших подымается ропот: «Ах, чтоб тебя на куски разрезали, как ты зарезал эту свинью, – говорило большинство. – Ты нашумел на всю округу для того, чтобы повесить свиную тушу!»

Мясник оправдывается: «Я не мог поступить иначе; я звал столько же для себя, сколько для вас, которые будете есть это мясо».

Другие говорили: «Клянусь богом, мы пожалуемся на тебя подеста; тебе придется уплатить нам за то, что ты оторвал нас от работы; а кроме того, тебя осудят за то, что нашумел на всю округу».

Другие, которые не придавали большого значения тому, что их работу прервали, посмеялись от души, а кое-кто подошел к мяснику и помог ему.

Тогда мясник говорит: «Плохо думают те, кто говорят, что пожалуются на меня: что мне оставалось делать?»

Помогавшие были молодые люди; они сказали: «Ты говоришь верно, и поступил ты так, как должен был», и они подымают тушу и вешают ее на колок.

А мясник говорит им тихонько: «Приходите завтра утром ко мне завтракать; я хочу устроить вам мильяччи[272]».