Новеллы

Но лучшим бойцом оказался Нанцьуоло ди Надзарелло:[317] он вонзал свое копье в скирду по самое древко. Под словами «по самое древко» разумеется на просторечии Марки, когда железный наконечник копья вонзен во что-нибудь целиком. Сражались эти воины до тех пор, пока не опрокинули скирды; а потом они повалились спать тут же на соломе в таком беспорядке, что ноги их переплелись между собой. Когда они пробудились, то один из них, взглянув на ноги и увидев их в таком положении, сказал, обращаясь к товарищам: «Братцы дорогие, как же нам быть, если не найдется человека, который разберет нам наши ноги? Я не знаю, которые мои!» Кто-то другой ответил: «Клянусь чудесами божьими! Ты говоришь правду: нам не признать никак, какие ноги чьи».

Тогда один стал давать обеты св. Венанцию, другой – св. Дживинджо, третий – св. Иемину,[318] словом, кто кому, если они спасут и вернут им ноги. В это время мимо них проходил один из жителей Сан-Дженаджо,[319] по имени Джованни ди Казуччо, украшенный с головы до ног серебряными пуговицами; они позвали его и сказали: «Мы просим тебя, разбери-ка ты наши ноги и верни каждому свои».

Подойдя к ним, названный Джованни сказал:

«А что вы мне за это дадите, если я их разыщу?»

Столковались дать ему по десять сольдо с человека. Воины были довольны и уплатили ему деньги вперед: кто дал денег, а кто – залог. Когда было покончено со всеми, Джованни взял палку и швырнул ею поперек ног этих болванов. Увидев это, каждый стал тотчас вытаскивать свои ноги из-под чужих, каждый вернул себе свои и признал свои. После этого они похвалили названного Джованни как мастера своего дела и воздали хвалу св. Венанцию и другим святым, попечению которых они себя поручили, пославшим им такого человека, что им не пришлось опозорить себя. Затем каждый из них взял свое оружие и ноги, и они пошли в Мателику.

На следующий день, после того как они явились в лагерь, тридцать с десятком добрых пехотинцев из прихода Бовельяно отправились на виноградник поесть вишен. Кто влез на дерево, а кто стоял на земле. В это время из Мателики вышли люди, чтобы завязать стычку. Когда они выстрелили из самострела, то один из стоявших на земле принялся кричать и жаловаться, говоря: «Ой, товарищ, помоги мне: я умираю». Прижимая к себе оружие, он считал, как сказано, что уже мертв, и это от одного только звука выстрела из самострела.

Товарищ его спустился с вишни, посмотрел на него и спросил: «Что с тобой?»

Тогда он сказал: «Посмотри, в кого это попало то, что было в воздухе?»

Товарищ посмотрел и ответил: «Здесь ничего нет».

На что первый воин заметил: «Если не здесь, так значит в той густой изгороди».

Пока они таким образом спорили, подошли к нашему отряду люди из Мателики и из тридцати с десятком добрых пехотинцев забрали в плен тридцать и одиннадцать. У кого вырвали зубы, кому отрезали уши, и, чтобы выйти из тюрьмы, они уплатили все, что имели. Так-то попались эти молодцы, которые, вооружившись молодым вином, сражались с соломой; а затем, не оказав ни малейшего сопротивления, были побеждены под вишней.

Новелла 120

Однажды ночью некий глашатай, будучи послан по делу, проезжал мимо границы дома Барди во Флоренции. Забравшись туда по некоторым делам, клерик начинает кричать, а глашатай пускается бежать, полагая, что это душа умершего

В то время, когда Флоренцией управлял герцог Афинский,[320] умер один рыцарь из рода Барди. Его положили в склеп у св. Марии над Арно, который и сегодня еще можно видеть в стене переднего фасада, поднимающегося над улицей.[321] С наступлением ночи какой-то клерик влез в склеп, поднял крышку гробницы и забрался внутрь, чтобы ограбить названного мертвого рыцаря. По какому-то случаю в тот же час ночи герцог послал глашатая. Когда тот, исполнив свое поручение, доехал до улицы, проходящей под склепом, то находившийся в нем в эту минуту поднимался из гробницы и, вылезши из нее наполовину, ударил в ладоши и крикнул: «Так, так, так!»

Увидев выходящее из гробницы тело и услышав шум и крики его, глашатай пришпорил лошадь и помчался, словно на нем сидела тысяча дьяволов, уверенный, что души умерших поднялись из гробницы и произвели этот шум! И каждого он уверял затем, что из гробницы поднялась несомненно душа и сказала: «Так, так, так» и до такой степени напугала его, что он не только не надеялся больше объявлять свои указы, но что у него сперло в груди дыхание и он был близок к смерти.

На следующий день вся Флоренция отправилась глазеть на названный склеп; один таращил глаза на него с одной, другой – с другой стороны. Наконец решили, что у глашатая зарябило в глазах и что он сам не знает, что говорит. Узнав о случившемся, герцог захотел лично выслушать по этому делу глашатая и, наконец, решив, что тот сделал все это, чтобы смутить население Тосканы, собирался уже его повесить. Но так как глашатай оказался затем как будто одержимым и обеспамятел, то он спасся от смерти: герцог велел оставить его, так что он никогда уже больше не был глашатаем; но пострадавший был этим очень доволен.