Новеллы

Во времена соборов, когда у тебя ничего не было, ни любви, ни свободного хлеба, ни голоса, ни сна, ни надежды, я дал тебе то, что более всего любезно рабу, — право властвовать. Вкруг меня семья твоя упадала на колени при звуке твоего голоса, молилась под твоим взглядом, подымала просвиру любви к твоему сердцу. Ты был раб и обладал таким высокомерьем: это я даровал тебе его. Как? Чрез веру, чрез мир, чрез утешение, чрез узы неразрывные. Для тебя я ратовал за человеческую сущность. Я защищал на суде всего сущего дело твоей жизни.

Исходящий от меня упорный свет любви постепенно рассеял мистицизм. Я есмь добро. Семья, работа, воспитание чувств — эта таинственная троица жизни, — всё во мне. Все счастье человеческое поет, любит, молится в кругу моего света. Всё вне его — тень, тень на стене и тень на душе. Ты ищешь идеала в религии, в захвате, в искусстве — напрасно! Ты трудишься, болеешь, умираешь, превращаешься в прах — бесполезно! Единственные истинные и значимые мгновенья твоей жизни были те, когда ты пребывал возле меня, глядя чистым взором на жену, уча читать ребенка. Тогда ты достигал идеала, приобщался богу-символу, что религии чертят, а критическая мысль стирает.

Помнишь Индию?

Там была у тебя хижина, была твоя жена, белая и нежная, как пух ягненка, твой сын, таинственное воплощение любви душ, и мое теплое присутствие. Ты работал, согревался, любил, забывался сном. И душа в тебе полнилась предчувствием.

А потом жил ты легендарною жизнью сражений и завоеваний, свершений и религий, идеалов и открытий.

И что прибавилось от этого? Ничего: только тоска, упадок, боль и зло.

Ты был здоров и крепок — теперь ты хил и слаб. Ты был силен — теперь ты чахл. Ты был покоен — теперь ты истерзан. Твой добрый смех стал грустной ухмылкой, твой долгий пытливый взор стал беглым взглядом недовера.

Природа была врагом твоим. Победил ты ее? Нет. Ты впитал ее. И все, что было у нее устрашающего и гнетущего, есть ныне у тебя: отчаянная независимость моря, страдальческая тайна леса, горестный плач воды, неупокой ветра, дикость хищников, суеверная темнота планет, — все ныне заключено в тебе, в твоем глухом раздражении, в твоем неудержном протесте. Все здесь. Всякий раз, когда ты удалялся от меня, от моего отдохновенного тепла, ты возвращался с новою раной.

Ты отправился создавать мистицизм — ты вернулся с неизбывною тоской. Ты пытался основать Права Человека — ты обрел божественную боль по имени Свобода, что всегда бежит от тебя и лишь изредка оборачивается внезапно, чтоб окропить тебя кровью! Ты намеревался создать культ тела и человеческого превосходства — ты обрел стихию, разъедающую силы, и животный эгоизм. Ты не отступил от меня ни на шаг, чтоб это было к добру. Все твое творение вне меня огромно, насыщенно, противоречиво и бесполезно. У тебя отяжелели крылья, и тебе трудно продолжать полет.

Меня ты покинул.

Но я не угас. Во время переворотов и схваток я влекся, растерянный, жалкий, задавленный бесчестьем, и, чтоб существовать, продавался палачу!

Но я все храню мое девственное, приветное пламя, ожидая дня, когда ты, печальный, захочешь вернуться, чтоб обсушиться у моего тепла от крови твоих братьев.

Приди ж ко мне. Я целен. Я отвечаю всем твоим инстинктам, светлым и святым, или грубым и низким. Я даю тебе хлеб, тепло, опору, даю виденья, что суть поэтический взлет души, даю томную дремоту, источающую любовь, даю тебе ясность духа, располагающую к созерцанию, и силу, побуждающую к труду. Я — умный и добрый врачеватель природной твоей болезни. Я свечу тебе в горестных твоих бдениях. Когда ты скован страданьем, я, маленький и робкий, дрожу у ног твоих. Когда ты умираешь и душа твоя готовится отлететь, я освещаю ей путь к богу. Я окружаю светом Христа на алтаре, чтоб ты лучше видел его. Когда ты уходишь в море, я рождаюсь издалёка голосом света, зовущим тебя пристать к берегу.

А чем платишь ты за всю любовь мою, что отдана тебе, что творит и очищает? Ты топчешь меня. Делаешь рабом машин. Меня, что успокаивал душу, заставляешь вращать сталь. Покой — это любовь, вращение — это сила: два начала твоей жизни — чистота и разложение! Я, что жил, освещал, созидал на свободе, теперь закован в тяжкие цепи индустрии. Ты сделал меня мотором нищеты. Надрывающиеся на фабриках хилые подростки, золотушные дети, изнуренные, стонущие женщины — вот мои жертвы. Я — твой пособник в пытках, каким ты их подвергаешь. Ты, человек, берешь огонь, священное чудо, в помощники палача при казнях! И в уплату даешь мне позор. Ты делаешь из меня разрушительные взрывы, принуждаешь опустошать все вокруг в твоих беспощадных войнах.

Я есмь чистота, труд, семья, первозданная страсть — Ты преображаешь меня в злобу, вдовство, плач и боль! Я окружен свитой карет скорой помощи и носилок — я, что был подножием колыбелей! Нет! Будь проклято дерево, что согласилось стать палицей, и огонь, что согласился стать взрывом!