Новеллы

Однажды жена некоего бедного еврея (так рассказывает один талмудист) нашла у себя на чердаке голого человечка, худого и чахлого, который попросил приютить, накормить и напоить его. Перепуганная женщина бросилась вниз к мужу и стала ему жаловаться: «К нам в дом пришел нагой, изголодавшийся человек и требует, чтобы мы его приютили и накормили. Как же нам прокормить чужого человека, раз мы сами с трудом перебиваемся и едва сводим концы с концами?» — «Подымусь на чердак, — сказал муж, — и попробую выдворить чужого человека». «Почему пришел ты в дом ко мне, — спросил он чужого человека, — я беден и не могу тебя прокормить. Встань и пойди в дом к богатому, где тельцы для заклания давно откормлены и гости приглашены на пиршество». — «Как можешь ты гнать меня, раз я пришел к тебе? Ты видишь, я наг и бос, как покажусь я в дом к богатому? Сшей платье, чтобы было мне впору, и я покину твой дом». — «Лучше уж истратить последнее и сбыть с рук этого человека, — подумал еврей, — чем оставить его здесь, где он проест то, что я в поте лица заработаю». Он зарезал последнего тельца, которым думал долго кормиться вместе с женою, продал мясо и на вырученные деньги купил чужому человеку хорошую одежду. Но когда он поднялся на чердак, человек, раньше маленький и худой, стал большим и толстым, и платье было ему и коротко и тесно. Бедный еврей ужаснулся, а чужой человек сказал: «Выкинь из головы глупую мысль выпроводить меня вон; да будет тебе известно, что я Далес». Тогда бедный еврей заломил в отчаянии руки, заплакал и запричитал: «Боже отцов моих, лозою гнева твоего покарал ты меня, и всю жизнь буду я мучиться, ибо, если это Далес, не уйдет он из дома моего, а будет расти и крепнуть, пожирая все наше добро и достояние». Ведь Далес — это нищета; никогда не уйдет она оттуда, где раз поселилась, и будет все расти и расти.

Коммерции советник был в ужасе, что Манассия, осердясь, навязал ему на шею нищету, но в то же время он боялся и старого Леонгарда, ибо тот владел колдовским искусством, да, кроме того, во всем существе его было что-то, внушавшее почтительную робость. Фосвинкель чувствовал, что бессилен против обоих; поэтому весь гнев его обрушился на Эдмунда Лезена, которому он приписал все напасти, свалившиеся на него. Да к тому же еще Альбертина без обиняков решительно заявила, что всем сердцем любит Эдмунда и ни за что не пойдет ни за старого педанта Тусмана, ни за противного барона Беньямина; тут уж, понятно, коммерции советник совсем обозлился и пожелал Эдмунду отправиться туда, где растет перец. Но осуществить это желание было не в его власти, ибо только прежнее французское правительство высылало неугодных ему людей туда, где действительно растет перец, поэтому коммерции советнику пришлось удовольствоваться приятным письмом к Лезену, в котором он изливал весь свой гнев и желчь и в заключение запрещал Эдмунду переступать порог его дома.

Можно себе представить, что такая жестокая разлука сразу повергла Эдмунда в отчаяние; в таком подобающем случаю состоянии и застал его Леонгард, когда, как обычно, зашел к нему под вечер.

— Что толку мне от вашего покровительства, от ваших стараний убрать с моего пути ненавистных соперников? — такими словами встретил Эдмунд золотых дел мастера. — Вашими колдовскими чарами вы на всех нагоняете страх и жуть, вы напугали даже мою ненаглядную Альбертину, вы, только вы виноваты в том, что на моем пути встала непреодолимая преграда. С сердцем, пронзенным кинжалом, бегу я прочь отсюда, бегу в Рим!

— Ну, в таком случае ты поступаешь согласно моему задушевному желанию, — сказал золотых дел мастер. — Вспомни, еще тогда, когда ты впервые признался мне в своей любви к Альбертине, еще тогда я сказал, что хоть молодому художнику и не заказано влюбляться, однако сразу же думать о женитьбе, по моему мнению, не следует, потому что тогда он ничего не достигнет. В тот раз я полушутя привел тебе в пример молодого Штернбальда, но теперь я говорю вполне серьезно: ежели ты хочешь стать настоящим художником, выкинь из головы всякую мысль о женитьбе. Свободный и радостный отправляйся на родину искусства, проникнись его духом, и только тогда пойдет тебе на пользу совершенство в технике живописи, которого ты, возможно, достиг бы и здесь.

— Каким глупцом был я, поверяя вам свою любовь! — воскликнул Эдмунд. — Теперь я вижу, что как раз вы, вы, от кого я ждал помощи советом и делом, что как раз вы, говорю я, нарочно действовали мне во вред и с коварным злорадством разбивали мои лучшие надежды.

— Потише, молодой человек, — остановил его Леонгард, — умерьте ваш пыл, будьте сдержаннее в выражениях, памятуя, что вы еще не дозрели, чтобы проникнуть в мои намерения, но ради вашей безумной любви я готов простить вам нелепый гнев.