Новеллы

О работе Клява больше и не думает. Борона как лежала перевернутой, так и лежит на дворе. Он идет к ближнему соседу потолковать о неожиданном освобождении.

Возвращается только вечером, когда уже темно. Веселый, каким не был все последние годы. И страшно словоохотливый. Жену он просто заговаривает, рассказывая свои новости.

— В Риге коммунистов бьют, как цыплят! Карточку в кармане найдут — бах! — и в Даугаву. Учить их надо! Чего там! А то людям житья не было. Обирали каждого, у кого еще что-нибудь осталось. Всех равными сделать хотели. Нищими! Наконец-то опять настоящая власть будет! Наконец-то опять по-человечески заживем!

Жена уже спит. А Клява еще долго ворочается с боку на бок и все говорит, говорит…

Утром он валяется до завтрака. Только когда жена начинает его совестить, он вылезает из-под одеяла, куда залез с головой, спасаясь от мух. Он такой же возбужденный и говорливый, как накануне, когда ложился.

А жена ходит задумчивая, даже хмурая.

— Будет тебе балабонить. Совсем не знаешь еще, какова эта новая власть. Ты радовался и в тот раз, когда немцы вошли.

— Не-емцы! Ну и гусыня! Говорят же тебе, что теперь свои будут. Люди, которые кое-что понимают и умеют. И у кого кое-что есть.

Он столько наслышался у соседа о ждущих их благах, что пессимизм жены не производит на него никакого впечатления.

Насвистывая, он выводит лошадь, там же, у колодца, поит ее, надевает ей на шею хомут.

Жена, ходившая привязывать корову, возвращаясь большаком, оглядывается. Идет и оглядывается.

— Эй, муж! Поди-ка глянь, что там такое!

Клява, насвистывая, выходит на дорогу.

— Смотри, смотри! Верховые как будто. — Лицо его становится бледным как полотно.

— Ну, не болтай! Верховые! Откуда тут верховые возьмутся? Просто едет кто-то. Должно быть, опять комитет какой-нибудь.

Его и самого охватывает беспокойство. Он опять пытается насвистывать, но как-то не выходит.

Облако пыли все надвигается. Уже отчетливо видны морды лошадей. И чуть погодя можно различить хорошо знакомые каски всадников.

— Боже! Немцы!.. — лепечет жена побелевшими губами.

Конных человек десять. В руках карабины. У всех такой вид, словно на них собираются напасть из ближнего куста. Некоторые на всякий случай приотстают. Двое подъезжают поближе.

Жена машинально тычет мужа в бок.

— Боже… Молодой барон!

Клява всматривается пристальнее. И впрямь. Он самый. Только в военной форме какой-то другой. Усики отрастил. Лицо словно разбухло. И сердитый какой! Ох, до чего же сердитый! Глаза красные, как у плотвы.

А барон все приближается, голова лошади уже между Клявами, она чуть не прижимает их грудью к частоколу. Барон и не замечает, как Клява, сняв шапку, здоровается.

— Дэрмо собачье! Кде же твой полшевик?

Обтянутая перчаткой рука подозрительно сжимает желтую плетку. Клява искоса поглядывает на нее и пытается выскользнуть из щелки между грудью лошади и частоколом.

— Не знаю, господин барон. Тут…

Свистит в воздухе плетка. Она чуть задевает шапку Клявы. Та летит наземь. Лошадь, отгоняя мух, наступает на нее. У Клявы по спине словно раскаленную проволоку протянули. Он нагибается, простирает руки. И жена тоже как-то чудно нагибается, словно хлестнули ее самое. Затем она приваливается плечами к частоколу, рот приоткрыт, побелевшие губы дрожат.

— Не знаешь! Мошенник этакий!

Барон снова замахнулся плеткой. Над самой головой Клявы. Он съежился от страха. Не потому, что очень больно. Но… где это видано, чтоб взрослого человека били!.. Его! И за что?

— Ушел! — ошалело машет он рукой в сторону дороги. — Ушли все! Еще вчера. Два воза…

Опять засвистела плетка.

Клява видит, что барон норовит попасть ему в лицо. Клява, опустив голову, инстинктивно защищает ладонью глаза. Плетка задевает висок. И Клява сразу чувствует, как там набухает большая кровяная шишка, заслоняя сбоку глаз.

Спина горит огнем. Ноги словно не его. Колени подкашиваются. Он озирается из-под ладони, словно ищет помощи. Рядом другой всадник тоже замахнулся плеткой.

У жены странно вздымается и опускается грудь. Всем телом она наваливается на частокол и вопит. Истошно, визгливо, как прижатая дверью кошка. Засвистела и плетка другого. Так и липнет к тонкой ситцевой кофте жены. На груди и плече у нее мгновенно проступает красная полоса. Затем кровь, просачиваясь бурыми пятнами, течет вниз.

Клявы притихли, словно оцепенели.

Молодой барон что-то кричит. Солдаты подъезжают и спешиваются. Только двое остаются в седлах — подержать свободных лошадей.

Немцы бросаются в дом, в хлев, в клетушку. Ворошат, ломают, колотят. Один берет лошадь Клявы за повод, щупает, вертит, хлещет ее плеткой. У всех у них в руках плетки.

Молодой барон ходит вокруг дома, ищет что-то.

Клявы таращат глаза. Как на призраки. Как на пожар.

Первым приходит в себя он. Поблизости никого нет. Пошатываясь, точно пьяный, он идет к жене.

— Ты молчи… бить уж больше не станут…

Она и так молчит. Рот приоткрыт, но губы уже не дрожат. Только по щекам текут слезы. А сквозь кофту сочится кровь и крупными каплями капает на фартук и ноги. Она не слышит, что говорит муж. Ничего не видит. Глаза словно заволокло туманом.