Новеллы

— Не знаю, как вы. Но я свой рассудок сегодня упрятал подальше. Да здравствуют один день в году озорство, безрассудство — по мне даже глупость!

— Согласна. И глупость имеет право на существование. Да здравствует глупость!

— И в самом деле! В качестве контраста глупость просто необходима. Без нее самая прекрасная мудрость теряет свое значение. И человек становится монотонным и серым, как неотбеленный холст.

— Как неотбеленный холст… Вы остроумны, драматург. А ну, не отставайте!

Она побежала. Но Зиле не прибавил шага. С улыбкой смотрел он, как ее фигура, обтянутая светлым платьем в полоску, исчезает за выступом холма. Гибкая и ловкая, полная здоровой силы и сознания своей прелести. Малейшее движение пластично и грациозно — но без той принужденности и неискренности, которые присущи всем им. Удивительное сочетание культуры и природной естественности.

Но исчезла она не совсем. Он видел широкую шляпу с белым пышным пером, на котором теперь играло солнце и трепетные зеленые отблески от вязов. Округлое, интеллигентное лицо и покатые плечи, легко колышущиеся от учащенного дыхания.

— Нет, вы все же слишком рассудительны. Или я слишком неблаговоспитанна. Мы друг другу не пара.

— И впрямь. Придется вам подыскать кавалера помоложе.

Вместо ответа она просунула ему руку под локоть.

— Знаем мы этих молодых старичков. Этакое кокетничание своими годами. Но не скажешь, что это неприятнее обычного кокетства.

Все скамейки на поляне на самой вершине холма были заняты. Остальные стояли вокруг, беззаботно болтая и смеясь. Можно было уловить и кой-какие замечания по их адресу.

— Сила и красота! Идея и образ! Мысль и воображение! Да здравствует святое двуединство!

— Да здравствуют чернила и пудра!

— Так и стойте посредине — как статуи на классическом пиршестве…

Но даже явная насмешка сегодня не задевала и не обижала. Никто сегодня не думал плохого. Без насмешки и взаимного подтрунивания это общество не могло обойтись. В глубине души все они были хорошие люди, хотя и с издерганными сценой нервами и неуравновешенным характером.

Они отошли к сторонке, где поэт Апсэспетер, в панаме, с висящей на локте никелированной тростью, с веточкой рябины в петлице, старался объяснить пяти хористкам, суфлерше и помощнику режиссера красоту природы.

— Взгляните, как спокойно зеркало озера. Как застывшее серебро…

Зийна, сдерживая смех, подергала Зиле за руку.

— Вы послушайте: как застывшее серебро…

Зиле потряс ее за плечи.

— А ну-ка, уважайте поэтов! Невоспитанная девчонка!

— Окрест зеленые кусты — точно вал, точно сама тайна. И красная труба ленточной фабрики бросает на него тень. Словно легкие мостки, по которым следуют наши мечты.

Молоденькая девчушка с синими глазами и светлыми косами не отрывала глаз от поэта. И губы ее восхищенно повторяли все движения его губ.

Зийна не смогла удержаться. На лбу ее снова выступила вертикальная морщинка.

— Я возражаю. Эта труба совсем не красная.

— Виноват… — Поэт уязвленно обернулся. — Как это так — не…?

— А вот так — не красная. Закопченная, серая. Вверху даже совсем черная.

— Когда смотришь поверхностно. Когда нет эстетического зрения. Фабричная труба из кирпича, а кирпич должен быть красным. Я думаю, против этого вы не станете возражать.

— Ну, это совсем другое дело. Если «должен быть», тогда и возражать нельзя. Но этот вал… эта тайна. Чего там таинственного! Вы только поглядите: бабы в ивняке белье полощут. А вверху мальчишки лазают!..

Точно две стрелы, вонзились голубые глаза в Зиле. Он испуганно потащил свою подругу дальше.

Тучный комик Адлер, крепко подвыпив, водрузился на скамью. Держа на отлете свой котелок, он колотил в него кулаком, точно звоня в колокол.

— Дети мои… Детки! Минуточку внимания! Я хочу сказать слово. Серьезно…

— Ну, разве не гениальный комик! Весь сезон шутки шутил, а сегодня серьезно…

— Одну минутку, дети мои! Весь сезон вы были рабами публики. А этот день принадлежит вам. Плюйте на все. Не думайте об осени. Только раз в году расцветает весна. Только раз в жизни мы бываем молодыми…

— Без сантиментов, Адлер, без сантиментов!

— Минуточку!.. Дышите полной грудью, дети! Полными пригоршнями берите от жизни. Она проходит мимо, как пролетает пух, как облако, как… Завтра, может быть, уже будет поздно…

— Что можно выпить сегодня, не оставляй на завтра!

Оратору сунули в руку недопитую бутылку. Девушка, светлое платье которой он, топчась на скамье, придавил пыльным сапогом, дергала его за штанину.

— Хватит глупить, слезай.

— Минуточку…

Но его уже не слушали. Адлер расплакался и, заслонив лицо шляпой, сполз на землю.

Зиле с Зийной направились по дорожке, огибающей склон. Позади осталась толпа с ее хохотом и говором. Внизу возвышались зеленые сугробы кустарников. За ними изгиб парка, дальше луг, плотины, станция, красные и зеленые вагоны — и хаос города с крышами и церковными башнями.

— Поглядите, — указал Зиле.

Она кивнула. Им показалось, что они понимают друг друга.