Новеллы

господу богу весь слабый пол".

Фома Кемпийский

Подражание, 8, 2 1

1 Фома Кемпийский (1380-1171) - средневековый мистик.

В начале восьмого столетия в Александрии Египетской жил удивительный монах по имени Виталий, который поставил себе особой задачей уводить заблудшие женские души с тропы греха и возвращать их добродетели. Но путь, который он избрал для этого, был столь необычен, а увлечение, более того страсть, с которой он неуклонно следовал намеченной цели, сочеталась с таким поразительным самоотречением и вместе с тем лицемерием, какие едва ли можно было встретить в целом свете.

У него был на изящном свитке пергамента точный список всех блудниц, и как только он обнаруживал в городе или его окрестностях какую-нибудь новую дичь, он тотчас же заносил имя и адрес в свой список, так что распутные сынки александрийских патрициев не могли бы найти лучшего проводника, чем усердный Виталий, если бы он пожелал преследовать менее святую цель. Однако, хотя монах и выманивал у них хитростью в шутливой беседе немало новых сведений и указаний по этой части, сорванцам этим никогда не удавалось выведать что-либо подобное у него самого.

Список этот он носил свернутым в серебряном футляре в своем капюшоне и бессчетное число раз вынимал его, чтобы вписать только что открытое им легкомысленное имя или пересмотреть прежние, пересчитать их и прикинуть, которая из обладательниц - ближайшая на очереди.

Затем, разыскав ее поспешно и полупристыженно, он взволнованно говорил ей: "Подари мне следующую ночь после сегодняшней и не обещай никому другому!". Придя в назначенное время к ней в дом, он проходил мимо красотки в самый отдаленный угол комнаты, опускался там на колени и всю ночь горячо молился вслух за обитательницу дома. На рассвете он покидал ее, строго запретив ей разглашать, что он у нее делал.

Он занимался этим уже немалое время и приобрел себе отвратительную репутацию. Ибо в то время как он тайно, за закрытыми дверьми в жилищах блудниц, потрясал и трогал своими горячими, громовыми речами и трепетно-сладкими молитвами не одну заблудшую душу, которая после этого, погрузившись в самое себя, вступала на путь благочестивой жизни, на людях он как будто нарочно стремился прослыть развратным и грешным монахом, который весело барахтается в водовороте жизни, выставляя напоказ свое духовное одеяние как знамя позора.

Если вечером, когда уже начинало темнеть, ему случалось быть в почтенном обществе, он восклицал как бы невзначай:

- Э, да что же я? Чуть было не забыл, что меня ждет смуглая Дорида, моя маленькая подруга! Тысяча чертей, я должен торопиться к ней, чтобы она не вздумала на меня сердиться.

Если при этом его корили, он восклицал, как будто рассерженный:

- Вы думаете, я из камня? Вы воображаете, что господь бог не создал женщин для монахов?

Если же кто-нибудь говорил: "Отец мой, сбросьте-ка лучше рясу и женитесь, чтобы не смущать других!" - он отвечал: "Кто хочет, пускай возмущается, пусть хоть головой об стенку бьется! Кто мне судья?".

Все это он говорил громогласно и весьма ловко разыгрывал из себя человека, который защищает дурное дело многословными и наглыми речами.

И он шел и ссорился у дверей этих девок с соперниками и даже дрался с ними, раздавая немало увесистых пощечин, когда слышал: "Долой монаха! Неужели этот поп оспаривает у нас место? Проваливай, лысый черт!".

И он был таким упорным и навязчивым, что в большинстве случаев победа оставалась за ним и он незаметно проскальзывал в дом.

А на рассвете, вернувшись в свою келью, он падал ниц перед богоматерью, единственно во славу которой он и пускался на все эти приключения и принимал на себя хулу света, и если ему удавалось спасти заблудшую овечку и поместить ее в какую-нибудь святую обитель, он испытывал перед лицом царицы небесной большее блаженство, чем если бы обратил в христианскую веру тысячу язычников. Ибо он находил особую прелесть мученичества в том, чтобы казаться всему свету грязным развратником, в то время как пречистая дева, конечно, знала, что он никогда еще не прикасался к женщине и невидимо для других носил венчик из белых роз на своей терпевшей столько поношений голове.

Однажды он услыхал об одной особенно опасной женщине, которая вследствие своей необычайной красоты натворила много зла и была даже причиной кровопролития, так как некий знатный и жестокий воин осаждал ее двери и укладывал на месте всякого, кто затевал с ним ссору. Виталий тотчас же вознамерился вступить в борьбу с этим исчадием ада и победить его. Он не стал вносить имя грешницы в свой список, а отправился прямо к ее дому и в самом деле столкнулся у двери с одетым в пурпур воином, который надменно прогуливался, держа в руке копье.

- Проваливай, монашек! - насмешливо крикнул он благочестивому Виталию. - Как ты смеешь копошиться тут, возле моего львиного логова? Небо для тебя, а мир для нас!

- Небо и земля, - воскликнул Виталий, - купно со всем, что в них есть, принадлежат господу и его веселым слугам. Убирайся прочь, разряженный болван, и пусти меня, куда мне нравится идти!