Новеллы

Я знаю, не было случая, чтобы покойник оторвал от груди руки и согнал с носа муху, но я вполне могу себе представить, что, лежа в своем двойном, орехово–цинковом гробу, дядя Фифо, оставшись наедине с почесывавшим себе голову начальником вокзала, — дядя Фифо оторвал–таки от груди свои крохотные ручки и потер их одна об другую с самым искренним удовольствием.

НЕЗАДАЧЛИВЫЙ ПИФАГОР (Перевод Р. Хлодовского)

— Черт возьми!

Приподняв шляпу, я взглянул на прелестную девушку, шествовавшую между женихом и старухой матерью.

Др...др...др... Боже мой, как радостно скрипели новенькие ботинки моего приятеля, вышагивающего в это воскресное утро По залитой солнцем площади! А невеста! Ее по–детски голубые глазки, розовые щечки, белые зубки так и сияли счастьем. Раскрыв над головой крикливо–красный шелковый зонтик, она что есть мочи обмахивалась веером, словно желала погасить пламя радости и смущения: впервые она, совсем еще девочка, шла по людным улицам рядом — др, др, др — с таким блистательным женихом, совсем новоиспеченным, прилизанным, надушенным и самодовольным.

Мой приятель тоже приподнял шляпу (осторожно, чтобы не помять поля) и посмотрел на меня. Но что такое? Видя, что я остановился посреди площади, он поклонился мне со смущенной улыбкой. Я ответил ему тоже улыбкой и помахал рукой, как бы говоря: «Поздравляю! Поздравляю!»

Через несколько шагов я опять обернулся. Мне было очень приятно взглянуть не столько на гибкую фигурку маленькой невесты, сколько на него, моего друга, с которым я не виделся около трех лет. Неужели он не оглянется, чтобы посмотреть на меня хотя бы еще раз?

«Ревнив он, что ли? — подумал я и повесив нос пошел дальше. — Ну что ж — это понятно. Черт возьми, она и впрямь мила. Но он–то, он...»

Странное дело: мне показалось, что он стал даже выше ростом. Любовь творит чудеса! Он весь как–то помолодел, особенно глаза; было совершенно ясно, что он следит за своей внешностью с такой тщательностью, на какую я никогда не счел бы его способным, так как помнил, что он враг тех интимных и весьма занятных бесед, которые каждый молодой человек, часами простаивая перед зеркалом, имеет обыкновение вести с собственным отражением. Любовь творит чудеса!

Где же он пропадал все эти три года? Прежде он жил здесь, в Риме, у своего родича и моего лучшего друга Квирино Ренци. Для меня Тито всегда был именно «родичем Ренци», а не Бинди, как его звали дома. Он уехал в Форли года за два до того, как Ренци покинул Рим, и с тех пор я его больше ни разу не встречал. И вот он снова в Риме — и вдобавок жених.

«Ну, дорогой мой, — подумал я, — теперь–то ты, уж конечно, не занимаешься живописью! Др, др, дp. Твои ботинки слишком громко скрипят. Это говорит о том, что ты занялся более прибыльным делом. Ну что же, молодец. Хвалю, пусть даже твои дела заставили тебя подумать о женитьбе».

Дня через два–три, почти в тот же самый час, я опять встретил его вместе с невестой и будущей тещей. Мы опять раскланялись и обменялись улыбками. На этот раз, грациозно кивнув головкой, мне улыбнулась и невеста.

По тому, как она улыбнулась, я понял, что Тито много рассказывал ей обо мне, о мое пресловутой рассеянности и, уж конечно, сообщил, что его родственник Квирино Ренци зовет меня Пифагором, потому что я не ем фасоль; он, несомненно, объяснил ей также, почему того, кто не ест фасоль, можно в шутку называть Пифагором и т. п. Все это действительно очень забавно.

Я заметил, что история с фасолью и Пифагором особенно забавляла тещу, потому что всякий раз, когда я встречал их втроем, старая сычиха, отвечая на мой поклон, буквально заходилась от смеха и ничуть не скрывала этого, а потом, не переставая хохотать, долго глядела мне вслед.

Мне хотелось как–нибудь встретить Тито одного и спросить, неужто теперешнее счастье не дает ему, его невесте и теще какого–нибудь другого повода для веселья. Я надеялся пристыдить его, но удобного случая для этого все не представлялось. А кроме того, мне очень хотелось узнать у Тито что–нибудь о Ренци и его жене.

Но вот в один прекрасный день я получаю из Форли следующую телеграмму: «Дела плохи, Пифагор. Завтра буду в Риме. Встречай на вокзале в 8.20. — Ренци».

«Странно! — подумал я. — Здесь его родственник, а он обращается ко мне».

Я долго раздумывал над тем, что значит «дела плохи», и наиболее вероятным мне показалось вот что: Тито впутался в скверную историю, и Ренци спешит в Рим, чтобы расстроить свадьбу. Признаюсь, после трех месяцев поклонов и улыбок я испытывал к этой куколке, невесте Тито, непреодолимую антипатию, а ее мать внушала мне просто омерзение.

На следующий день в восемь я уже был на вокзале.

А теперь посудите сами: не смеется ли надо мной судьба. Поезд подходит, из окна вагона высовывается Ренци, я устремляюсь к нему... Но вдруг ноги у меня подкашиваются, руки опускаются...

— Со мной бедняга Тито, — говорит Ренци и сокрушенно указывает на кузена.