Новеллы

Мать Хундвы, старая Улла, - колдунья. От моей до ее хибарки всего несколько верст. Мудреные тропы ведут к ней, держись, коли вздумаешь туда отправится! Старая Улла славится своими заговорами и ворожбой, люди к ней издалека приходят. Она умеет лечить, ладить богатым домовых — хранителей добра, умеет предсказывать будущее и видеть прошлое. Говорят, она даже знает место, где ворота в ад находятся, оно будто бы здесь, в Ургвежских топях. И грехов за ней водится столько, что ими можно все болото заполнить и превратить в цветущее поле.

Сказывают, богата старая Улла, однако никто в ее сундуки, что в задней каморке, не заглядывал. Время от времени она выносит свое добро во двор — проветрить, вот тогда-де и можно увидеть чудо — до чего хороши эти сверкающие горы сокровищ.

Сама ведьма ходит в отрепьях, старая и слепая, глаза у нее, словно иссякшие источники. Долго должна она всматриваться, прежде чем разглядит, кто перед ней. Шастает по болоту, прыгает, как лягушка, с кочки на кочку. Собирает там диковинные растения и коренья, чтобы потом отвары от разных недугов продавать. И нет человека, который бы не боялся Уллы: уж лучше встретится с волком или выйти на медведя!

Мой отец часто захаживает к Улле. Они друзья — один бог знает над чем они там вдвоем колдуют. Едва наступает вечер и сгущается туман, мой отец исчезает. И ночью, если как следует прислушаться, можно уловить их смех. Над чем смеются, чего так весело этим двум хрычам? Куда они ходят, что делают, кому готовят погибель?

Я люблю Хундву, но боюсь ей в этом признаться. Как пойдешь, такой неказистый к девушке и скажешь: люблю тебя! Вот я и говорю совсем о другом, вроде: «Хундва, сегодня густой туман, чего ты такая невеселая? Ночью ухали совы и летали над моей хибарой. Придется, видно, пороху посыпать на крышу».

Но Хундва смотрит на меня и не отвечает. Она, как болезненный ребенок, пугливая и безжизненная. Иногда глаза у нее белые, как снег. Сидит целыми днями у тусклого окна и смотрит на болото. Иногда поет, но песенки ее грустные и навевают печаль — будто едет длинная вереница саней по ночному полю. И слова какие-то странные, не совсем для меня понятные.

Я люблю Хундву, хочу ей сказать: пойдем со мной, моя девочка. Хочется взять в свои руки ее холодные робкие пальчики и подуть на них, как на крылья озябшего птенчика. Хочется прижаться губами к ее бледным щекам, чтобы на них хоть немного проступила краска. Но я нерешительный человек и поэтому говорю: не выйти ли нам, Хундва, на свежий воздух, не пройтись ли немного? Я знаю одно место с гадючьей норой, не хочешь ли пойти со мной посмотреть? Она качает головой — не хочет идти со мной.

Я долго молчу и влюблено на нее гляжу. До чего желты у Хундвы щеки и холодны губы. Большие глаза неподвижны — нет в них ни мечты, ни желания. И я рассказываю ей о далеких странах, что лежат поту сторону лесов и болот. Говорю о солнце, его несравненном блеске, о вечерних облаках, что пылают, сгорая. Но Хундва даже не улыбается, поворачивается ко мне спиной и говорит:

- Не ври, Энрик, нет на свете таких стран, наши болота без конца и без края, за ними одна темнота!

- Нет-нет, Хундва! - вскрикиваю. - Я сам там был, видел собственными глазами! В трех днях пути от нашего дома кончаются болота и топи, за лесами начинаются деревни, поселки и города. В них столько радости, смеха и солнца. Там даже церкви есть, и люди сидят в них и поют. Сам Господь беседует с ними и благословляет на новые труды и борьбу.

Но Хундва даже не слушает меня, начинает тихонько напевать — так жужжит прялка в ночной темноте. Я замечаю, как дрожат ее губы, как ресницы опускаются на прозрачные глаза.

Что ей сказать, чтобы она мне поверила? Как описать красоты цветения, чтобы она увидела его?

Но я молчу, молчу и слушаю тихую песню Хундвы. Слушаю и начинаю сомневаться в существовании стран за лесами и болотами. Может, я их видел во сне, когда бредил в жару на волосок от смерти? Может, на свете и нет ничего, кроме этих гнилых болот, закоптелых лачуг и нас, людей, заблудших душ? И мои мечты улетучиваются — мне нечего больше сказать Хундве.

Проходят часы, но я не двигаюсь с места. Словно проваливаюсь в сон — ни одна мысль не промелькнет в голове. В лачуге темнеет, туман серой стеной встает у окна. Тело Хундвы теряет очертания, вижу лишь ее бесформенную неподвижную тень. Мы молчим. Кругом — ни звука, ни шороха.

И тут я слышу приближающиеся шаги и тихий разговор. Это Улла с моим отцом возвращаются домой.

- Наконец-то вы пришли, - говорит Хундва, и я ловлю в ее голосе радость. Она встает, зажигает лучину и улыбается моему отцу.

- А ты, парень, чего здесь околачиваешься? - спрашивает он. - Ступай домой, нечего тебе здесь рассиживаться.

Мне неловко перед Хундвой, и я отвечаю, что еще немного посижу.

- Насиделся уже, - насмехается отец. - Нечего тебе здесь больше делать. Проваливай! А мне тут еще одно дельце нужно справить!