Новеллы

Осенние шторма не утихали. Ветер неистовствовал дни и ночи, свистя, завывая, клубя черные смоляные тучи. Неумолчный рев бури тревожил, изматывал и преследовал тебя повсюду, точно злой рок. Сплошь и рядом, чтобы тебя услышали, приходилось кричать и жестикулировать. И тебе в ответ тоже кричали, разводили руками, и ты ловил слова как на бегу. Мой маленький домик качался и скрипел, в трубе выло, огонь в очаге потрескивал и чадил. Из щелей пола дуло, и бумаги у меня на столе нет-нет да и вспархивали подобно птицам. А в окна был виден лишь песчаный берег, мрачное небо и бушующее море. Волны катили седыми горными цепями, набегали на песок, опадали, охая, пенились и откатывались назад, чтобы вновь валами обрушиться на берег. С криком носились над ним чайки. Убогие рыбацкие лачуги казались согбенными старушками, ставшими к ветру спиной.

Наконец мало-помалу шторма улеглись, вода схлынула, лишь ошметья пены остались белеть на песке. Даже чайки улетали подальше от берега. С моря потянулись густые, как кисель, туманы. Даже в полдень было так сумрачно, что в шаге от себя ничего нельзя был различить. Люди двигались только что не ползком, натыкались на троке друг на друга, ругались, сплевывали и, сердитые, снова расходились. Иногда в тумане было слышно, как кто-нибудь кричал: «Ку-у-стас, черт, ты это, что ль?» И, словно из-под земли, в ответ ему доносился голос встречного: «Не-е, черт побери, я Пе-эду!»

Я оказался почти без дела, церковь пустовала, подчас, кроме кистера, в ней не было ни души. Отчаявшись, я перебывал во всех рыбацких халупах, обходил деревни из дома в дом, просил, уговаривал, но хмурые мужики твердили, что никуда не пойдут: по такой погоде какая церковь? Лед станет — тогда еще куда ни шло... Забредали лишь одиночные старушки, опускались перед алтарем на пол и как пригвожденные оставались там на все время проповеди. Зато если игрались свадьбы или справлялись крестины, в кирку валили целыми деревнями, шумели, устраивали потехи и в открытую говорили, что новый пастор не ахти, не умеет с народом дружбу водить. Вот прежний, тот был будто бы истинный рыбак, и сам ловил, и с каждого улова требовал себе десятину.

Иногда я отправлялся побродить по берегу, там на отшибе стояла лачужка Пеэпа Кяэрда, море подступало к самому ее порогу, на крыше извечно галдели чайки. Пеэп Кяэрд, нестарый еще рыбак, жил в лачужке один и в туманные дни полеживал на кровати, попыхивал трубкой и думал думы. У него был жестокий ястребиный взгляд, окладистая рыжая борода, и крепок он был, как настоящий морской волк. Некогда он служил в пограничниках, был обвинен затем в контрабанде, несколько лет провел в тюрьме и, отбыв наказание, вновь вернулся сюда. В деревне, как выходца с материка, его недолюбливают. И Пеэп Кяэрд тоже не очень жалует деревенских; тяжелым шагом ходит он по побережью отшельником, с неизменным ружьем в руках, и я нередко слышу, как он стреляет у моря. В хижине его полно чучел зверей, птиц, под потолком висят редкостные пернатые хищники.

При моем появлении Пеэп Кяэрд нехотя понимается с постели, ворошит огонь в очаге и снова ложится. Сам он неразговорчив. Но когда говорю я, он с наслаждением слушает, поплевывает на пол и смеется низким, гортанным смехом: хо-хо-хо! Хо-хо-хо! - раздается, как со дна бочки, его голос, даже если я говорю что-то серьезно и убедительно. Рыжая его борода при этом задирается кверху, а большие глаза превращаются в узкие щелки.

Однажды Пеэп Кяэрд сам приходи ко мне. Смущенно останавливается у порога, теребит в руках шапку и ни за что не соглашается пройти дальше. Не смотрит на меня, робко мнется. Потом, когда я уже достаточно надопытывался и наспрашивался, наконец застенчиво произносит:

- Меня к вам одно дело привело, одна небольшая просьба. Я б не пришел ни за что, да Леэ велела. Сказала — только пастор может это дело уладить.

Я в недоумении смотрю на смущенного мужика и спрашиваю:

- Кто это — Леэ?

- Леэ, - объясняет Пеэп Кяэрд, - это девушка, дочь деревенского старосты Мадиса Вайгла. И единственная, кто нет-нет да и заглядывает в мою лачугу и оправляет мою постель. А теперь я хотел бы ее навсегда к себе привести!

- Что ж, дело хорошее, - говорю я, улыбаясь.

- Ничего не хорошее, - угрюмо отвечает рыбак. - Старый Вайгла против, уже хотя бы потому, что в деревне меня не жалуют. Да и потом он сам нашел дочери жениха, Техваном Яанитом звать.

Пеэп Кяэрд вдруг поднимает голову, рыжая борода его начинает трястись, глаза сужаются в щелки, и он смеется низким гортанным смехом: хо-хо-хо.

- Никудышный парень, - говорит он затем, - посмешище на всю деревню, девки за полы его дергают, за рукава, а Яанит только глупо хихикает — обидеться и то не умеет. У его, правда, в деревне свой дом, на берегу лодки, а по весне он еще и сети новые купил. Только Леэ его нисколько не любит!

- Чем же я могу вам помочь? - спросил я.