Новеллы

Когда она ловила себя на подобных мыслях, она называла их фантастичными, хотя на самом деле то были скорее трезвые, чем фантастичные мысли; фантастичны они были лишь постольку, поскольку им не предшествовал никакой хмель, но трезвое, почти что нормальное состояние подвергалось здесь, так сказать, отрезвлению второй степени, становилось еще трезвее и даже переходило в разряд отрицательных величин. Подобные оценки всегда до известной степени относительны, границу между трезвостью и хмелем провести непросто; считать ли любовь к ближнему в русском духе опьянением или нормальным отношением между людьми в обществе, называть ли какой-либо взгляд на вещи опьянением или трезвостью — остается, в конце концов, неразрешимой загадкой. Не лишено вероятия, что и для трезвости существует некое состояние энтропии[16] или абсолютный нуль, к которому неудержимо стремятся все величины. И то, что Ханна Вендлинг находилась теперь на пути к этому абсолютному нулю, было вполне возможно; в принципе это было бы не чем иным, как ее способностью обгонять моду, ведь энтропия человека — это и есть его абсолютное одиночество, а то, что он прежде называл гармонией или равновесием, — всего лишь слепок, слепок, который человек неизбежно вынужден делать с определенного общественного порядка, пока сам еще является его составной частью. Но чем более одиноким ощущает себя человек, тем более изолированными и разобщенными делаются в его глазах и неодушевленные предметы, тем безразличнее ему их сочетания, и, в конце концов, он вовсе перестает их замечать. Так и Хайна Вендлинг ходила по своему дому, по своему саду, по дорожкам, посыпанным гравием на английский манер, и уже не замечала ни архитектоники, ни переплетения белых линий, и как бы мучительно это ни могло представляться прежде, теперь это уже не мучило, ибо было неизбежно.

Почти два года Генрих Вендлинг не был в отпуску. Тем не менее, когда Ханна получила письмо, извещавшее о скором его приезде, она была ошеломлена, так ошеломлена, будто в ее жизнь ворвалось нечто уму непостижимое. Дорога до Салоников займет у него шесть суток — возможно, чуть больше, но все равно, его прибытие — это вопрос дней: Ханна так этого страшилась, как будто у нее был тайный любовник, которого ей предстояло скрывать. Каждый день отсрочки она рассматривала как подарок судьбы; однако она неизменно совершала свой вечерний туалет тщательнее, чем обычно, а утром дольше, чем обычно, залеживалась в постели, ожидая и трепеща, воображая, как вернувшийся муж, грязный, обросший, без промедления пожелает ею овладеть. И хотя, собственно говоря, она должна была бы стыдиться подобных картин и уже потому втайне надеяться, что неожиданное наступление или иное несчастье задержат или сорвут отпуск, к этому примешивалась и другая надежда, куда более сильная и странная, некое предчувствие, о котором она ничего не знала да и не желала знать, и оно было как ощущение перед тяжелой операцией: через это необходимо пройти, чтобы избавиться от чего-то еще более страшного, что надвигается неотвратимо; это есть последнее мрачное прибежище, но одновременно это и спасение от еще более глубокого мрака. Если подобное смешение ожидания и страха, надежды и ужаса определить как мазохизм, то это будет весьма поверхностное определение, не проникающее в глубину ее души. И та оценка, которую сама Ханна давала своему состоянию, поскольку она вообще способна была его замечать, была в чем-то сходна с расхожим утверждением пожилых женщин: замужество-де есть единственное лекарство от всех болезней для анемичных молодых девиц. Нет, она не осмеливалась заходить в своих мыслях далее, то была чащоба, в которую лучше не соваться, и если временами она вес же надеялась, что с приездом Генриха восстановится прежний нормальный порядок вещей, она в то же время сознавала с неменьшей силой, что прежнего порядка нет и уже никогда не будет.

Наступило настоящее лето. «Дом в розах» вполне оправдывал свое название, хотя, в угоду времени, разведение овощей сильно потеснило здесь уход за цветами. У садовника, человека хилого и болезненного, не хватало на эго сил. Но буйство вьющихся «Кримсон Рэмлер» не могла укротить даже война, их побеги добрались до майоликовых ангелочков у входа, ослепительны были белые и красные островки пионов, и гряды гелиотропа и левкоев, окаймлявшие газоны, тоже стояли в полном цвету. Перед домом простирался успокаивающий зеленый ландшафт, широкий плавный спуск долины невольно приковывал взгляд и вел до края леса, а домик лесника на той стороне, который зимой просматривался со всеми своими окошками, уже опять утонул в зелени; зеленели виноградники на склонах, а лес казался темным, еще темнее, чем ползущие вверх над откосом черные грозовые облака.