Новеллы из цикла «Тысяча»

– Разве можно так? Ведь это ж полная чепуха! Ну, кто так пишет? Тут же пропущено главное! Я просто поражаюсь, как это вы написали!

И известно, что если уйти и переписать, почти не исправив бумажку, то она через час прочтет и скажет:

– Вот теперь хорошо, это другое дело.

Она сидит с утра в кабинете. У нее нагруженный, работящий вид, Стоят невыпитые стаканы чая. Волосы чуть-чуть растрепаны. Она надрывно говорит по телефону, отмахивается от кого-то, отбрасывает бумажки. И все же ее считают одной из лучших (работниц, ценят, уважают. Почему? Потому что она умеет, принимая посетителей, огорченно и искренно говорить, потому что она действительно огорчается, когда в работе замечаются неполадки. Когда она упрекает, то виновным действительно кажется, что они совершили плохое.

– Ну, как ты не понимаешь, – говорит она, – ведь об этом говорил и Петровский, и Сыромятников, и Гусев! Все были поражены! Ну, как ты не понимаешь, что это же возмутительно, что нельзя так оставить это дело…

И так далее. И на добром лице – страдальческое выражение. Голос ее звучит искренно, и посетители смотрят на нее и сами начинают страдать от того, что не доглядели, и как это они не учли, и как это они допустили, чтобы она огорчалась. И ей несут резолюцию, и она читает несколько первых строк и опять:

– Совсем не то. Ну, что вы в самом деле! Совсем, совсем не то!

И опытные товарищи идут переписывать бумажку и дают ей то же самое заново, с изменением лишь нескольких незначащих слов, и она говорит удовлетворенно:

– Вот это другое дело! Вот так я согласна!

И жмет руку товарищам и говорит на прощанье сокрушенно:

– Передайте там, что это безобразие! Безобразие!

И так с утра до вечера. Она утомлена, но продолжает работать и верит в то, что она руководит работой, помогает работе. И действительно, во многих случаях это именно так. Она в чем-то руководит. И это – главное у нее. Других тревог, других огорчений и других страстей нет.

* * *

Высокий, с вертлявой головой, бегающими глазами. Всюду был. Говорит по-английски. Жил в Америке. Прошел длинное, сложное подполье у нас. Фронты. Побеги. Аресты. Сложнейшие приключения. Лежал в прибрежных камышах, в воде три дня, спасаясь от кого-то. Ценит в людях доброту, говорит: «Какое сердце!» – В разговоре – благословляющие жесты, благословляющие интонации. Все хорошо, красиво: девушки, идеи, борьба. Делает такие жесты руками: надо, мол, многое сказать, по нет слов. Взволнованно поправляет при этом очки. Основное в нем – жажда деятельности, приключений. Охотно выполнял опасные поручения партии, скитался по подпольям, по местечкам, уездным городкам. Читает приключенческие романы, знает людей, боится их, не верит им, но хочет благословлять. Говорит широко почти о каждом человеке:

– Хороший парень.

А когда его спрашивают: что в нем хорошего – втягивает голову в широкие плечи и безнадежно машет рукой:.

– Мало ли что…

И поправляет очки. С добродушной улыбкой рассказывал, как в Архангельске крестьяне сбрасывали с высокой скалы белых – они из-за особенностей прибоя в этом месте и каких-то водяных круговоротов захлебывались быстро, а потом их выбрасывало, и они носились по воде в стоячем положении, погруженные в воду по пояс, мертвые.

– Зрелище! – добавлял он полуудивленно, полунеопределенно, полуумиленно.

И опять жест: можно сказать многое, но нет слов. Болтлив, но и осторожен. Спешит. Нетерпеливо поглаживает свои острые колени. Ездит по городам. Ест большим ртом. Много. Попадает в новые коллективы, в новые ячейки. Быстро осваивается с новыми людьми. Читает доклады – очень громким голосом, размахивая руками. Любит пить вино, поговорить о девушках. Работает в учреждении секретарем. Жалуется на головную боль.

* * *