Новеллы Пятигорья. Знаменитые люди на Водах

И уже не милый Рылеев уходит, а проявляется нечто размытое, чем-то похожее на фигуру императора на большом, во весь рост, портрете. И голос, который так часто он слышал потом, да и сейчас ещё порой слышит в снах, отчего обязательно просыпается с сердцебиением и отчаянием, этот голос чётко, с непоколебимостью взведённого дуэльного пистолета, бездушно чеканит: «…умышлял на цареубийство и истребление императорской фамилии, возбуждал к тому других, соглашался также и на лишение свободы императорской фамилии, участвовал в умысле бунта привлечением товарищей и сочинением возмутительных стихов и песен, лично действовал в мятеже и возбуждал к оному нижних чинов».

Он хотел в ответ возразить, напомнить, что он всегда был честен, он предупреждал, что нельзя отмахиваться от свободомыслия. После того как пал несокрушимый Наполеон, русский народ, может быть, впервые ощутил свою силу, захотел независимости. Вернувшиеся домой с победой сравнивали увиденное в Европе с тем, что осталось дома. Сравнивали и всё более понимали необходимость перемен. Он предупреждал об этом в своих статьях. И теперь хотел было напомнить это тому, кто на портрете, но в это время сильно тряхнуло, и нечто смутное, похожее на императора, пропало, и он стал осознавать себя лежащим на жёсткой и скрипящей телеге, куда-то перемещающимся… Но не торопился открывать глаза, вспоминая, кто он и где он…

Ах да, он едет из холодной Сибири, и позади уже много вёрст безлюдного пространства. И много дней пути. В начале календарного лета, так и не дождавшись северного тепла, он отбыл из Якутска. В первых числах июля в Иркутске наконец оттаял. А ещё спустя две недели был в Екатеринбурге. И вот, в начале августа, здесь, на Северном Кавказе, лето настоящее, тепло невиданное. Отсюда уже не так далеко до места его службы. Но теперь уже служить будет не штабс-капитаном, а простым солдатом.

… И рядовой Александр Александрович Бестужев, чудом избежавший смертной казни, познавший заточение в Шлиссельбургской крепости, проживший несколько лет в холодном Якутске и вот теперь очутившийся на Кавказе, наконец открыл глаза. И словно ждал, хотя и не видел этого, казак-возница; громко сказал:

– Вот и Эльбрус завиднелся.

Просто радуясь проявившимся из тумана и парящим над землёй, словно оторванным от неё белоснежным вершинам, то ли обращая на это внимание сонного барина, о котором только и знал, что тот едет из холодной Сибири, куда попал то ли по глупости, то ли по немилости, но говорят оттого, что и в самом деле невзлюбил царя…

Бестужев устроился поудобнее на телеге, так, чтобы видеть этого неземного двуглавого великана, парящего над облаками. Действительно, туман, в котором они долго ехали, теперь, на подъезде к Кисловодску, постепенно растекался по ущелью, опускаясь всё ниже и ниже, и уже видны были внушающие трепет зубцы горного хребта, – этой границы мира, – пугая своей неукротимой дикостью и неоспоримым величием.

Он подумал, что люди, которые каждый день видят эти вершины, должны быть совсем не похожи на петербуржцев, да и прочих равнинных россиян. И уж можно сказать они – антиподы жителей промёрзшего Якутска. Впрочем, о тех местах, прохладных даже летом, сейчас, на знойном юге, вспоминается даже с некоторой грустью.

Но это не убавляет радости от того, что на его просьбы наконец-то государь откликнулся и распорядился послать его в действующую армию воевать с турками на Кавказ. Он знал, что здесь много солдат и офицеров, кто вышел вместе с ним на площадь в декабре четыре года назад, и надеялся встретить старых товарищей. А ещё обязательно отличиться по службе, вернуть себе офицерский чин и всё прочее, что когда-то имел… И ничего, что не штабс-капитаном и не в приличном экипаже, а рядовым он лежит на этой телеге, ровней с этим гордо восседающим впереди казаком-извозчиком. Ему ещё только тридцать два года, он ещё добудет наград, дослужится до генеральских эполет… Милостью Божьей он теперь не будет маяться в вечных снегах двадцать лет, отмеренных ему царской милостью взамен смертной казни. Хорошо, если бы и братьям так же повезло: Михаил и Николай всё ещё на Нерчинских рудниках, но тоже послали прошение с просьбой перевести на Кавказ. А третий брат, Пётр, также разжалованный после неудавшегося переворота, сразу попал в эти места и, прослужив рядовым и отличившись, дослужившись до унтер-офицера, не так давно вернулся домой…

Тучи над горной цепью, послушные налетевшему ветру, заклубились, заторопились вдоль горных зубцов, закатное солнце окрасило вершины в розовый цвет, придавая им теперь не только грозный, но и манящий вид. Бестужев даже задохнулся от восторга, так на него подействовало увиденное.

– Горы – вот что есть поэзия природы, – голосом, не допускающим никакого возражения, произнёс он.

– Чего? – переспросил казак.

– Я так, братец, про себя, – не стал разъяснять он, понимая, что пережитый им восторг – это его сокровенное, о чём он ещё успеет подумать… Но уже знал: здесь, у подножия величественных гор всё чувствуется чище и думается яснее…