Новиков

— Может быть, ты просто не знаешь, а те, которые старее тебя по масонству, те знают и тебя самого обманывают. Впрочем, бог с вами. Только живите смирно.

Баженов составил записку о своем разговоре и передал ее Новикову, а в 1792 году зимою опять побывал у Павла. Книг на этот раз Новиков не посылал.

По словам Баженова, Павел принял его с великим гневом на масонов и запретил упоминать о них, сказавши так:

— Я тебя люблю как художника, а не как мартиниста; об них же слышать не хочу, и ты рта не разевай о них говорить.

Такие показания дал Новиков, прибавив в конце, что в сношениях с Павлом не было у них дурных намерений и надеялись братья только на милостивое покровительство и заступление наследника, ибо в этом весьма нуждались — их теснили со всех сторон.

Злополучную старую записку Баженова Новиков спрятал в своих бумагах, не желая, чтобы ее кто-нибудь увидал, и настолько ее ухоронил, что позже, надумав сжечь, нигде не нашел, — и об этом случае забыл.

Однако при обыске в Авдотьине чиновники уголовной палаты обнаружили записку, и ей суждено было стать видным обвинительным пунктом.

Прочитав ответы Новикова, Екатерина задала ему несколько новых вопросов, заметив, что всякое несправедливое показание умножит его несчастье. Императрица желала досконально выяснить, кому и по каким документам должна деньги Типографическая компания, почему Новиков долги компании обратил на себя, не имея средств их заплатить, и, наконец, как мог Походяшин одолжить Новикову пятьдесят тысяч рублей, не будучи подчиненным его и не состоя в масонах? Императрица не могла представить себе, что Походяшин просто пожертвовал крупную сумму на голодающих, уверенный, что Новиков сумеет ею распорядиться и поможет голодным людям. Ей мерещились какие-то коварные планы и дьявольские хитрости.

Закончив отвечать на эти вопросы Екатерины, Новиков написал:

«В бедственном, изнуренном и почти полумертвом состоянии, не имея другого случая, кроме сего, дерзаю повергнуть себя в совершенном раскаянии во всех проступках, повергая с собою и троих невинных младенцев, детей моих, к высокомонаршим стопам ее императорского величества; и вопию: о великая императрица! пощади и прости… Услыши, милосердная матерь отечества, младенцев, вопиющих к тебе: помилуй! Мы лишились матери! Ежели ты не помилуешь нас, то лишаемся и отца!»

Так просил доведенный до отчаяния болезнью и полицейским преследованием, измученный Новиков, не заметив, должно быть, что повторяет в интонации просьбы несчастного Филатки, когда-то описанного им в «Трутне».

— Помилуй, государь наш, Григорий Сидорович… Ты у нас вместо отца, и мы тебе всей душой рады служить. Да как пришло невмочь, так ты над ними смилуйся… Неужто у твоей милости каменное сердце, что ты над моим сиротством не сжалишься?.. Умилосердися, государь, над бедными твоими сиротами. О сем просит со слезами крестьянин твой Филатка и земно и с ребятишками кланяется.

Помещик в ответ приказал не утруждать себя впредь пустыми челобитными.

Не прислушалась к просьбам Новикова и Екатерина.

И некому было прийти на помощь Новикову, как помог Филатке крестьянский мир…

Его даже не судили — ведь состава преступления не было!

1 августа 1792 года императрица вынесла приговор:

«Рассматривая произведенные отставному поручику Новикову допросы и взятые у него бумаги, находим мы, с одной стороны, вредные замыслы сего преступника и его сообщников, духом любоначалия и корыстолюбия зараженных, с другой же крайнюю слепоту, невежество и развращение их последователей… И хотя поручик Новиков не признается в том, чтобы противу правительства он и сообщники его какое злое имели намерение, но следующие обстоятельства обнаруживают их явными и вредными государственными преступниками».

Эти обстоятельства перечислялись: делали тайные сборища, сносились с герцогом Брауншвейгским, принцем Гессен-Кассельским, прусским министром Вельнером, уловляли в сети известную особу — Павла Петровича, издавали непозволенные книги, употребляли обман для поколебания слабых умов.

Понимая юридическую шаткость обвинений, Екатерина бросила на весы правосудия свою оценку издателя:

«Впрочем, хотя Новиков и не открыл еще сокровенных своих замыслов, но вышеупомянутые и собственно им признанные преступления столь важны, что по силе законов тягчайшей и нещадной подвергают его казни. Мы, однако же, и в сем случае, следуя сродному нам человеколюбию… повелели запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость».

На пятнадцать лет!..

Сообщниками Новикова в указе названы князь Николай Трубецкой, Иван Лопухин, Иван Тургенев. На какой же срок заперты в тюрьму они?

А ни на какой. Им велено отправляться в дальние свои деревни и не выезжать в столицы.

Приговор показал: Екатерина преследовала журналиста и книгоиздателя Николая Новикова. Конечно, связываться с великим князем было неблагоразумно, устраивать сборища — также, но смертной казни люди, совершавшие эти поступки, еще не заслуживали.

Казнь в императорской России полагалась за любовь к просвещению, за книги, за помощь народу.