Новобранец

— А потом он, не переставая рассеянно жевать губами и сочинять в уме бесполезные стишки, убивает пару-другую монстров и превращает в кровавый фарш десяток менее существенных врагов. После чего моет руки и спрашивает у дворецкого, не пора ли подавать обед. Да, это его любимый трюк.

— Трюков не было, — сказала Ингильвар. — Только монстр.

Моран Джурич насторожился:

— Монстр? Какой?

— Разве вы не увидели его в моих мыслях?

— В твоих мыслях я увидел только, что ты по уши влюбилась в Лутвинне, но это-то как раз не новость, — ответил Моран. — В Лутвинне все влюбляются. Все девчонки по очереди, и человеческие дочери, и эльфийские. А потом он неизбежно начинает бесить. Ты даже представить себе не можешь, как он умеет раздражать! В мыслях он постоянно бродил где-то далеко, очень далеко от тебя. Там, куда нет хода никому, даже его матери. Впрочем, его мать уже очень давно никто не видел. Говорят, она оставила замок потому, что не в силах жить среди людей. Встречаются такие эльфы, у которых от человеческого запаха делается сыпь по всему телу, никогда не слыхала? Ну, для мужчин и воинов это, понятное дело, полная ерунда, — подумаешь, какая-то красная сыпь, пусть даже и с коростой, — а вот эльфийские дамы сильно страдают. Беспокоятся за свою красоту. Вот она и…

— Оно было похоже на собаку, но с гребнем на спине, — перебила Ингильвар.

— Эльфийка? — удивился Моран. — С гребнем? Она, конечно, любила всякие украшения, но волосы носила просто распущенными, даже без ленты. И диадемы не признавал. «У меня, — говорит, — от них голова болит».

— Я говорю о монстре, — пояснила Ингильвар, ничуть не сердясь. — О том чудовище, которое убил Лутвинне.

— А что, Лутвинне и вправду убил чудовище? — Теперь Моран выглядел ужасно удивленным.

— Вы же сами мне рассказывали про кровавый фарш и все такое…

— Рассказывал, разумеется, но своими глазами никогда такого не видел, — нашелся Моран. Он придвинулся ближе к Ингильвар и в нетерпении потер руки. — И как это было?

— Ужасно.

— Подробнее!

— Он пырнул его ножом.

— Кто кого?

— Очевидно, Лутвинне — зверя. А вы что подумали?

— А, — сказал Моран. — Слушай, ты скучная. Спать мне не даешь своей болтовней.

— Ну знаете!.. — От возмущения Ингильвар задохнулась.

Моран сел, уставился на нее сверху вниз. Он подвигал носом, потом пошевелил ушами, поднял и опустил брови, скривил рот, почесал ухо, взлохматил волосы, шумно выдохнул и наконец изрек:

— Вот если бы мы с тобой придумали что-нибудь полезное… Более полезное, чем искать грязную и тяжелую работу, за которую больше никто не возьмется… Тогда, возможно, я бы еще согласился не спать и болтать с тобой ночь напролет.

— Например? — Ингильвар скрипнула зубами.

Моран Джурич принадлежал к числу тех несносных собеседников, которые склонны обвинять других в тех слабостях, которые прежде всего присущи им самим.

— Например… — Моран задумался, а потом рассмеялся. — Хочешь, Лутвинне влюбится в тебя?

— Я уродина, но не дура, — сказала Ингильвар. — И к тому же я добрая. Я не заслуживаю такого отношения.

— Разумеется, ты добрая, — кивнул Моран. — Будь ты другой, я бы уже давно валялся тут с удавкой на шее.

— Я не убиваю людей… и нелюдей, — сказала Ингильвар.

— Ну попытаться-то можно было? — спросил Моран.

Она закрыла лицо ладонями, чувствуя, что вот-вот разрыдается. Моран наклонился над ней и вдруг поцеловал сухими губами ее висок.

— Спи, — пробормотал он. — Спи, добрая, умная, но непоправимо, чудовищно уродская Ингильвар. Уж я-то что-нибудь для тебя да придумаю.

* * *

Если кто-то желает знать о том, что случилось дальше, он должен постоянно держать в уме одну вещь: мы ведь с Джуричем Мораном имеем дело. А уж так набедокурить, как умел это Моран, не в состоянии ни один из Мастеров. Потому что Моран был самым одаренным из них, и вот как это объяснялось, согласно Анаксагору-философу:

Изначально весь мир представлял собой беспорядочное скопище всяких частиц, которые болтались в пустоте без всякого ладу и складу. Но потом волей Высшей Силы возник некий вихрь, который упорядочил все эти разрозненные фрагменты. Подобное начало тянуться к подобному, и таким образом из хаоса возник вполне гармоничный космос. Например, частицы хлеба соединились друг с другом, и получился хлеб, частицы дерева поступили так же, и вот уж вышло целое дерево, частицы червей не захотели отставать от собратьев, слиплись между собой — и повсюду бодро поползли червяки… ну и так далее.

А частицы одаренности, или творчества, — эти были самые крохотные, и их оказалось не слишком-то много, особенно если сопоставлять с другими. Долго летали они в космическом вихре, не зная, куда им лучше налипнуть. Вся материя уже образовалась, и каждая разновидность материи как бы кричала частицам одаренности: «Сюда! К нам! Здесь хорошо!» Червяки желали бы талантливо ползать, растения жаждали даровито тянуться из почвы, бабочки — сногсшибательно летать, птицы — прекрасно чирикать…