Новобранцы

Но ничего веселого на ум не идет. Не знаю, что вспоминает Женька, а я как въяве вижу пекарню-павильон «Бублики». За стеклами огонь в печи. Суетятся в белых рубахах и штанах, в высоких колпаках пекари. Возле павильона остановка. Люди поджидают трамвай и наблюдают за их работой. Вот мастер раскатал длинную колбаску из теста. Быстро, как автомат, рвет ее и склеивает колечки. Иногда бросает колечко на весы, где гирьки, и всегда вес точный, будто в аптеке. Чуть в стороне окошко. Подошел, заплатил двадцать пять копеек, и вот он — прямо из печи, горячий душистый бублик. Если берешь десяток, их нанижут на чистую мочалину, завяжут — неси!

Ноги у меня совсем окоченели. Женька достал пачку махорки. Я из клочка газеты скрутил козью ножку. Мы тайком начали покуривать. Не так есть хочется. Глотнешь горького дымку, голова закружится и «червячок» в желудке притихнет.

Затягиваемся по очереди. У ворот раздались чьи-то шаги. Мы насторожились. «Леша! Женя!..» Узнали по голосу — Надя Шигина. Надя подошла, поздоровалась, села рядом. От шинели ее пахнет сыростью, ружейной щелочью.

— Дежурите?

— Грудью прикрываем родной двор и любимых жильцов!

— Балаболки!.. А я спать иду, отпустили до завтра…

— Наган-то с собой?

Из-за борта шинели Надя вынула револьвер, покрутила у Женьки под носом, сунула обратно.

— Тетя Надя, дай хоть поделиться, — попросил Женька.

— Не дам. Вдруг бабахнешь! Я сама боюсь этого револьвера хуже жуликов…

Мы захихикали.

— Милиционер называется!

— Не милиционер, а младший лейтенант. И дайте мне закурить, не то надеру уши, что вы меня теткой обзываете. Я от этого старею…

Женька отсыпал Наде на толстую скрутку.

— Сводку слушала?

— Тяжелая обстановка, ребята!

Надя рассказала, что с сегодняшнего числа Москва объявлена на осадном положении, нарушителей порядка будут предавать суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и других агентов врага приказано расстреливать на месте.

Мы одобрили суровое постановление. Всякая шпана здорово распоясалась, грабит магазины, склады, квартиры эвакуированных.

Сидим, тесно прижавшись — так теплее — курим, пряча огоньки в рукава.

— Страшно подумать, — вздыхает Надя, — немцы уже в Можайске, в Калинине, под Тулой… Но Москву им не взять! Выстоим! Обязаны! Ведь Москва не просто столица государства, как Париж или Лондон, она надежда трудящихся мира!..

— Ты как в газетную передовицу смотришь, — съехидничал Женька.

— Дурак узкоглазый! — Надя постучала по груди ладонью. — Вот сюда я смотрю!.. А вы еще мальчишки, зам все трын-трава, лишь бы озорничать да плясать на крыше…

Мы не обиделись. Что было, то было. Когда мы очень шумели во дворе и Надя обливала нас из окна водой, мы в долгу не оставались: «Девочка Надя, чего тебе надо?» — орали мы дурашливыми басами, держась подальше от ее окна. И жалостливыми голосами, «под Надю», отвечали: «Ничего не надо, кроме мирмилада! Да и женишка!..»

Когда мы вернулись со Смоленщины, увидели Шигину в милицейской форме — она ей очень личила — с наганом на поясе, тут же взгромоздились на трансформаторную будку и рыдающими, блатными голосами завыли утесовскую «Мурку»:

Здравствуй, наша Надя, здравствуй, дорогая!
Здравствуй, дорогая, и прощай!

Про обещанную Наде пулю-маслину мы не допели. Пронзительный милицейский свисток сдул нас с крыши и понес в спасительный с несколькими выходами подвал…

— Ну, я спать, — сказала Шигина и достала из кармана шинели сверточек. — Нам сладкий паек выдали… Передайте Сереже Тетюхину.

Надя ушла. Мы стали нюхать сверток и гадать: сахар? Соевые батончики? Леденцы? Любопытство заело. Развернули. В пергаменте оказался ком слипшихся подушечек. Не удержались, отколупнули по одной.

С Тютей вышла на днях беда. Потерял продовольственные карточки. Утром был Сережка как Сережка — веселый, никогда не унывающий пацан, из магазина вернулся морщеный старичок.

Мы сидели в «гараже» на борту «Скитальца морей», ломали голову, как помочь товарищу. Сережка плакал. Шурка Пикетова гладила его по спине, утешала.

— Удавлюсь, — сказал Сережка таким деревянным голосом, что мне стало жутко.

Шурка аж подскочила как ужаленная.

— Молодец! Правильный выход! Сейчас ремешок принесу… От батьки остался, крепкий, почти новый!

Сережка испуганно от нее стал отодвигаться.

— Выбирай место, куда привязать! Лешка с Женькой тебе кирпичей подставят, а я за ремнем… Эх ты! Тютя сопливая!

Мы с Женькой опешили. Ну и Шурка, ну и Шурка! Не задаром ее отец боялся. Шурка обернулась моментом. Принесла банку свиного смальца, кулечек пшена. Сережка заупрямился — не хотел брать. Шурка на него прикрикнула:

— Без разговоров! За меня не переживай, я прокормлюсь, меня раненые маленько питают!

Мы с Женькой в складчину собрали килограмма четыре картошки. Сережка оживел, забормотал благодарности. Тут в «гараже» нарисовалась Марина Карельская в школьном задрипанном пальтишке, из которого она выпирала со всех сторон, достала из противогазной сумки две банки мясных консервов.

— Держи и молчи, а то мать меня с ногами изжует!