Новочеркасск: Роман — дилогия

— Вон оно что! То-то я замечал, что это имя с твоих уст не однажды срывалось. — Платов взял в руки пакет, неторопливо его вскрыл перламутровым длинным ножом для разрезания книг, просыпав при этом сургуч от печатей на ковер, дважды перечитал короткий рапорт графа Разумовского и знакомым почерком начертанную на нем резолюцию: «Взять под стражу. Доставить в Воронеж. Судить!» Потом прочел эти слова Андрею, тихо сказал: — Плохо твое дело, парень. Есть обстоятельства, что превыше меня, и в их числе — воля нашего государя. Ведь я же его верный слуга. Все, что пока я могу сделать, это подать прошение о смягчении приговора, вплоть до оправдания за давностью свершенного, потому как ты, георгиевский кавалер, того заслуживаешь. И я это немедленно исполню, верь моему слову, урядник. Но освободить тебя сразу… не отдать в руки правосудия… этого и я, Матвей Платов, не в силах.

— Спасибо, Матвей Иванович, — ответил Андрей глухо, — я знаю силу закона. Она у меня на спине барской плеткой навек прописана. И то знаю, что судить меня будут по закону. Но Любаша! Она же ни в чем не повинна. Неужто и с нею поступят жестоко? Она ведь матерью стать собирается.

Платов отрицательно покачал головой.

— Ее не тронут. В этом я клянусь.

Андрей поднял голову. Убитое горем его лицо на мгновение просветлело. Взгляд стал успокоенным и твердым.

— Я верю, — прошептал он подавленно. — Как хорошо, что будет именно так, ваше сиятельство. А я запираться на суде не стану. Что было, то было. Но если бы снова все точь-в-точь так же сложилось, я бы своего барина Веретенникова и во второй бы раз подсвечником стукнул. А теперь одному погибать мне куда будет легче. Лишь бы Любашу не тронули.

— Почему же погибать? — удивился Платов. — Тебе после подвигов во имя отечества — и погибать! Дадут несколько лет каторги, потом снизят по моему ходатайству, а то и совсем освободят!

— Не в том дело, Матвей Иванович, — горько возразил Якушев, не зная, куда девать большие беспокойные руки. — Был урядник Якушев, и нет урядника Якушева. Велика ли беда. Страшно другое. Страшно, что и после смерти душу твою терзать будут, как к бутылке с горькой водкой, ярлык убийцы к тебе приклеят. Любашу изведут. Сынишка или дочка вырастет, а ему или ей в глазенки святые и чистые тыкать станут: мол, знаешь, что твой отец — душегуб. Спасибо вам, Матвей Иванович, за все доброе, что для меня сделали. Но не подумайте, что такой я тупой и лишен возможности понять, что не можете и вы от позора меня избавить лютого. Любашу не оставьте в беде, ваше сиятельство, — еще раз попросил он.

Андрей еще более побледнел, глаза его наполнились сухим блеском, и весь он стал похож на большого сильного зверя, изготовившегося к прыжку.

— Дозвольте последнюю просьбу, Матвей Иванович?

— Я тебя слушаю, Якушев, — мягко ответил Платов.

— Мне бы с конем проститься, с Зябликом, а потом и в дальнюю дорогу.

— Сходи, — согласился атаман. — А попутно кликни мне старшего жандарма.

— Вот что, братец, — небрежно сказал Платов Луневу, демонстративно не предлагая ему садиться. — За своеволие, выразившееся в том, что ты без моего на то ведома пытался арестовать урядника, подчиненного лично мне, тебя бы стоило строго наказать. Но что поделаешь, — Матвей Иванович вяло махнул рукой, — любая воля государя императора для меня, его верного слуги, — закон. Урядник Якушев уедет вместе с вами, подполковник, а следом я пошлю в Санкт-Петербург своего курьера с рапортом, в коем буду просить всемилостивейшего нашего монарха и повелителя Александра Первого о снисхождении к этому подлинному герою Отечественной войны.

…Выйдя во двор, Андрей стремительно промчался мимо зевак и двух остолбеневших жандармов. В конюшне было пусто. Лошади хрустко жевали сено. Знакомый запах навоза, кожи и пота теплой волной ударил в лицо. Андрей закрыл на деревянный тяжелый засов широкую дверь, перевел дыхание и медленно прошагал в дальний угол конюшни, куда еле-еле дотягивался из узкого, высоко прорубленного оконца слабый лучик дневного зимнего света. В этом углу находилось еще одно живое существо, которое всегда могло его понять а утешить.

Андрей приблизился к Зяблику и тихо его окликнул. Конь перестал жевать, выжидающе поднял голову с черной выцветшей звездой во лбу, посмотрел на него красным водянистым глазом и коротко заржал. Андрей обхватил руками его голову, прижался к теплой морде щекой.