Надежду на критику официальных концепций, сочетающуюся с политической силой, которая позволяла бы сделать эту критику действенной, приходится связывать главным образом с сословием педагогов и ученых. В прошлом отношение этих кругов к концепциям, отражавшим нужды индустриальной системы, было неопределенным. В таких экономических вопросах, как проблема контроля рынка над предприятием или проблема происхождения потребностей под углом зрения суверенитета личности, они были склонны, как мы видели, поддерживать мнения, служившие интересам индустриальной системы. В важных вопросах внешней политики эта тенденция была выражена менее четко. В ранний период холодной войны они почти полностью одобряли ее доктрину. Быстро увеличивалось число людей, посвятивших себя вопросам стратегии холодной войны и связанной с ней гонки вооружений. Теоретические вопросы стратегии устрашения, военной тактики, коалиций и экономической войны стали модными предметами исследований, размышлений и обучения в университетах. Самые изощренные из ученых подсчитывали приемлемые потери в случае ядерной войны и взвешивали, что сравнительно невыгоднее — потерять 40 или 80 миллионов убитыми. Университетские центры по изучению международных отношений, некогда занимавшиеся проблемами мира, стали заниматься вопросами холодной войны. Они поддерживали тесные отношения с военным ведомством, узкая привилегированная группа ученых периодически выполняла служебные обязанности в РЭНД. Ученые и инженеры имели аналогичные связи с военными органами или фирмами, работавшими на оборону. Можно было ожидать, что в результате отождествления и приспособления интересов сословие педагогов и ученых постепенно окажется в этой области примерно в таких же отношениях с государством, как и сама техноструктура. В таком случае была бы утрачена всякая надежда на существование воззрений, отличных от надуманных представлений, на которых покоится концепция холодной войны.
В целом этого не произошло. Более широкие круги педагогов и ученых не обнаружили большой восприимчивости к официальной идеологии холодной войны. Они, в общем, все заметнее проникались скептицизмом. И специалисты по холодной войне, имевшиеся в академической среде, оказывались в растущей изоляции. За тесную связь с официальными органами планирования войны эти ученые часто расплачивались тем, что навлекали на себя упрек в забвении принципов академической честности.
Для этого имелось много оснований. Ученые-естествоиспытатели по роду своих занятий могли особенно ясно видеть опасность гонки вооружений, включая возможность случайного развязывания открытого столкновения. Это по их инициативе, а не по инициативе университетских специалистов по международным отношениям или профессиональных дипломатов были предприняты шаги, приведшие к частичному запрещению ядерных испытаний. Они привели также к другим переговорам с Советским Союзом относительно контроля над вооружениями и разоружения.
Возникло всеобщее и все усиливавшееся сомнение в справедливости доктрины непримиримого конфликта, основанной на прямолинейном противопоставлении добра и зла.
В течение текущего десятилетия время от времени возникал конфликт между университетскими кругами и интеллигенцией, с одной стороны, и государственным департаментом и дипломатическим корпусом — с другой. Версия об объединенном заговоре, в том виде, в каком она провозглашается в официальной доктрине холодной войны, требует автоматического противодействия любой инициативе коммунистов. Считается, что в противном случае это поощряло бы коммунистов на то, чтобы после использования одной возможности переходить к использованию другой. Такую установку широкие круги педагогов и ученых подвергли глубокому сомнению. Это обстоятельство в общем внушает надежду
Сословие педагогов и ученых численно увеличивается и все больше проникается верой в свои силы; оно начинает сознавать, что внешняя политика базируется на ложных концепциях, источником которых отчасти являются нужды индустриальной системы; оно сознает, далее, что эта тенденция внутренне присуща системе; оно понимает, что единственным нейтрализующим средством может быть только критика и вмешательство со стороны ученых и педагогов и что это вмешательство не вопрос желания, а обязанность, диктуемая их положением в существующей экономической и политической системе. Учитывая все это, мы имеем основания ожидать, что вмешательство педагогов и ученых станет более эффективным. Ничто в наше время не имеет более важного значения.