Новое место жительства (СИ)

   …Сон звездолёта помнит свет золотой планеты,
   Два раскалённых солнца над вековым песком.
   Скоро ты станешь, мальчик, рыцарем из легенды!
   Скоро в Великой Силе произойдёт раскол.
   Тысячами осколков брызнут миры сквозь пальцы,
   Сжавшие твоё сердце, как рукоять меча.
   Ветры родной планеты шепчут тебе: «Останься!»
   Но «Торопись в дорогу!» — звёзды тебе кричат.
   Мальчишка–джедай, на своей стороне
   Ты снова остался один.
   И сон звездолёта по этой войне
   Несёт тебя на Татуин.
   Сон о погибшем детстве рушится с тихим звоном,
   Магия предсказанья прячется между строк
   Книги, в которой бьётся всяк со своим драконом.
   Прав ли был твой учитель, в руку вложив клинок?
   Так пусть пожинают пламя те, кто по искре сеют!
   Кто был врагом, кто братом — не разберёшь, пока
   Зверь этот роет лапой душу твою, как землю.
   Прячет лицо под маской сын твоего полка.

   И — снова припев, тот же самый, от которого я зажмурился… Он почему-то показался мне тревожным и в то же время зовущим, как какое-то пророчество. Определённое и даже, пожалуй, обрекающее…

   Мальчишка–джедай, на своей стороне
   Ты снова остался один.
   И сон звездолёта по этой войне
   Несёт тебя на Татуин.[2]

   …Я думал ещё и почитать что-нибудь, но так и не стал. Лежал, слушал музыку, выбирая то одну, то другую песню, чувствовал, что постепенно засыпаю. И уже на самой грани сна услышал строчки -

   Чей-то крик: «Держись!»,
   Пламя маяка!
   И уже к тебе
   Тянется рука!
   Проломив твой лёд,
   Кто-то встал с тобой…
   …Смерти нет. Есть друг
   За твоей спиной.[3]

— Не бывает так, — ясно и спокойно сказал я тёмному стеклу, за которым летела покачивающаяся ночь. — Просто не бывает, и всё.

   И закрыл глаза, выключив и отложив читалку…

   …Следующий день я опять сидел у окна. Правда, уже не в оцепенении, как вчера, а на самом деле смотрел. И не всё время — ходил в туалет, потом даже в вагон–ресторан выбрался, он был соседним, оказывается. Цены там были, как я понимаю, круче, чем в настоящем ресторане. В «Хуторке», где я иногда ел после школы, за тысячу можно было именно что наесться до отвала — с первым, вторым, с десертом… А тут ту же тысячу стоило одно блюдо. Я даже пожалел, глядя меню, что выкинул бутерброды, но, когда подумал про них, то решил всё-таки поесть здесь. И, хотя с тысячи всё-таки полагалась какая-то сдача — рублей семьдесят — я просто оставил бумажку на столе, и всё.

   На обратном пути в тамбуре торчали двое парней года на три–четыре старше меня, подпирали двери, курили. Кажется, один из них хотел меня придержать — и словами, и рукой — но я, открывая дверь в «свой» вагон, посмотрел ему в глаза. И он ничего не сказал и не сделал, просто отвернулся. Я почти сразу про них забыл, вспомнил только вечером, подумал: не приползут ли на дальнейшую разборку? Но и эта мысль не напрягла, а ночью меня никто не беспокоил, скажу, забегая вперёд…

   …Было около трёх дня, когда поезд остановился на какой-то станции — старый вокзал, покрашенный яркой жёлтой краской с белыми узорами, за вокзалом была видна площадь с двумя автобусами, окружённая домами, точнее — какими-то «присутственными местами», старавшимися походить на столичные. Памятник Ленину, задумчиво смотревшему себе под ноги, на выставленный носок ботинка… Мимо моего окна по перрону протрусили цепочкой озабоченные усталые бабки с корзинками и колясками — до меня донеслось: «Пи–раж–киии… би–ля–шииии… кыт–лет–киииии… да–маш–ни–иииии…» На заборчике — из ребристых столбиков, увенчанных шарами — около вокзала сидели трое пацанов помладше меня, тощих, в дешёвых майках, шортах и сланцах на босу ногу. Двое играли в телефон, третий смотрел на поезд и показал мне «фак» — очень спокойно, равнодушно и неспешно, с полным сознанием собственного достоинства и моего убожества. Я отвернулся и стал смотреть на вокзал, на мусорную урну, из которой торчали пустые смятые пивные «пазыри».