Новое место жительства

   Я разозлился. Мгновенно и очень сильно. А когда злишься — не до страха, само собой разумеется. Я промолчал, но, как видно, в глазах и в лице у меня что‑то поменялось, потому что круглолицый Ворон–Воронцов чуть прищурился. И вот тогда я в ответ рассчитанно–спокойно сообщил, видя, что Юрка не спешит меня представлять — он стоял у другого косяка, скрестив руки на груди (я не заметил, когда он успел убрать топор) и улыбался — не менее отвратно, чем Ворон:

— Меня зовут Владислав.

— Очень приятно, а меня Саня, — кивнул мне круглолицый. — Саня Воронцов аз есмь. Здешний нарушитель, потрясатель и низвергатель. Чистое недремлющее Зло. Трансцедентальное. Юрочка обо мне не рассказывал?

— Рассказывал, — соврал я. — Только он тебя несколько иначе отрекомендовал. Как претенциозное дерьмо.

— Корректирую, — подал голос Юрка, который как раз окончательно расправился с огурцом. — Как невыносимо претенциозное дерьмо. Дерьмо со стажем. Дерьмо мамонта–Прародителя.

   Теперь мы улыбались все трое. Прямо радость и сияние… аж лампочки потускнели. Это благолепие прервала появившаяся Ларка — по бокам от неё шли две из трёх овчарок, в руках она несла пластиковый жбан.

— Квас, — прокомментировала она. — Холодный… Саша, убери пистолеты со стола, пожалуйста.

   Самым интересным было то, что в ответ на эту вполне себе идиотскую просьбу «трансцедентальное Зло» вдруг покраснел и правда убрал пистолеты (в петли на поясном ремне), а Юрка перестал улыбаться. А Ларка, поставив жбан на стол, повернулась к нам:

— Вам что принести?

— Ветчинки, Лар, — улыбнулся — уже совершенно иначе, по–доброму — Юрка, подходя и садясь за стол. — Мишкиной, ага? Осталась там ещё?

— Сейчас, — кивнула Ларка. Я между тем тоже подошёл к столу и сел напротив Юрки. Сашка между тем преспокойно вернулся к ужину.

— Кушай на здоровье, не подавись, — предложил я, беря (и сам себе в этом не признаваясь) реванш за страх. Ворон кивнул:

— И вам не обляпаться… Молока налить?

— А оно около тебя не скисло? — уточнил я. Мне хотелось молока, кваса не хотелось, но не просить же у него налить стаканчик… Сашка засмеялся и промолчал. Юрка между тем расстегнул куртку и опять с хорошей улыбкой принял у вошедшей девчонки поднос, на котором лежали полкаравая хлеба и большой кусок нарезанной пластинками ветчины — плотной, белой, наполовину — из полупрозрачного розового мяса, тут и там — в тмине и давленом чесноке. И две кожаные кружки.

— Ешьте на здоровье, — ответила она улыбкой. — Коней ваших я уже поставила, не волнуйтесь, а вам вон там постелю, — она кивнула на лавку справа.

— Ты чудо, Лар, — Юрка изысканно поцеловал ей руку. А я просто сказал «спасибо», но мне она тоже улыбнулась…

   …Пока мы все трое — молча и не глядя друг на друга — ели, Ларка постелила–раскатала длинный — метра четыре — матрас, набитый, кажется, мхом. Сверху расстелила серую и тоже длинную простыню, посередине положила две подушки и принесла два армейских одеяла — синих с чёрными полосами.

— Это вам, — улыбнулась она. — Ну, спокойной ночи, я пойду, устала, а завтра утром уже наши вернутся… — и у самого выхода, обернувшись, попросила: — Не ссорьтесь пожалуйста, мальчики.

   Просьба тоже была какой‑то глупой… но в то же время Юрка ответил спокойно:

— Всё будет нормально… — и, когда Ларка, кивнув и улыбнувшись снова — сразу всем — вышла — спросил Сашку: — Правда ведь, Ворон?

   Тот кивнул — без промедления и вполне искренне.

   А между прочим, Сашка–Ворон ложиться явно не собирался — а собирался уходить. Я, если честно, испытывал облегчение (не хватало ещё ночевать тут с ним в одной комнате!), а вот Юрка следил за ним внимательно и, когда тот с хрустким «вжжик!» застегнул молнию, спросил:

— Не боишься? А ну как Яна повстречаешь — в ночи, так сказать, на узкой дорожке? Тут тебе и… — и Юрка мерзко выругался. — Отвезёт он твою голову в Дубовую и на штырь наденет. И будут птЫчки на тебя серить, а у нас наконец‑то настанет мир и покой.

   Лицо Ворона на миг стало откровенно, по–мальчишески, злым — как у обычного пацана, которого «пугают», которому страшно и который не желает этого показывать. Но потом Сашка хмыкнул и, перекинув на плечи армейский «сидор», выдвинутый из‑за стола, тихо и молча вышел. Чуть слышно скрипнула лестница наверх, негромко стукнула дверь.

— Он коням ничего не сделает? — быстро спросил я, приподнимаясь. Юрка мотнул головой, молча стаскивая сапоги. — Ложимся? — допытывался я. Юрка кивнул. Я понял, что он не в настроении говорить и тоже начал раздеваться.

   Юрка же погасил свет — щёлкнул обычным выключателем — и, запирая дверь, пробормотал вдруг (мне показалось на секунду, что он ко мне обращается, но потом я сообразил, что он про меня, похоже, вообще забыл):

— Неужели пешком пришёл?.. Не может быть…

— А планер? — осмелился подать голос я. — Он не на нём прилетел? Ну, помнишь, мы видели…

— Прилететь он на нём, может, и мог… — Юрка в темноте обо что‑то наконец споткнулся и уселся на лавку. — А вот улететь отсюда — нет. Планеры запускают с катапульт. А это штука немаленькая. У нас их три…