Новое море

И вдруг он понял: это отец его — Тимофей Птахин… Пташка, шевеля дрожащими губами, перечитал надпись. Об отце так много говорила ему Власьевна, все о нем постоянно вспоминают, а он лежит вот здесь, под этим холмом, со своими товарищами. Если бы он мог, он бы, конечно, поднялся и посмотрел, что делается теперь тут в степи, и тоже стал бы работать, как Полыхаев или как дядя Федя. Но он не может этого сделать, и вот это и есть смерть.

Пташка растерянно посмотрел на дядю Федю.

— Здесь война была? — спросил он.

— Да, битва за Сталинград! — с какой-то суровой строгостью в голосе сказал дядя Федя. — Если бы твой отец со своими товарищами не уничтожил переправу, танки с ходу ворвались бы на наши позиции — погибло бы много людей! Вот какие дела…

— А вы? — тревожно спросил Пташка. — Тоже погибли бы?

Дядя Федя едва заметно улыбнулся.

— Я на другом участке был, — ответил он мягко. — Но если бы тогда отдали Сталинград, то и мне пришлось бы туго. И не только мне: многим людям на земле пришлось бы от этого плохо.

Он замолчал. И оба долго, безмолвно смотрели на могилу, на чуть повянувшие цветы у деревянного обелиска.

— Какие хорошие цветки! — сказал Пташка. — Только бы не завяли!

— Да, — рассеянно подтвердил дядя Федя, — это сестра твоя посадила.

— Настя? — воскликнул Пташка. — Она тоже была здесь?

— Была. Вот эти цветы мы с ней привозили, — тихо сказал дядя Федя.

Пташка уловил в его тоне что-то задумчивое, почти нежное, и невольно подумал, что Настя и дядя Федя, должно быть, очень близкие друг другу люди.

— Она взяла с меня слово, — продолжал дядя Федя: — каждый раз, как поеду здесь по дороге, подниматься к могиле и поливать цветки. Вот, пойдем-ка!

Они спустились по склону туда, где в осоке блестела еле заметная речка. В кустике на берегу оказалось спрятанным резиновое ведро, сделанное из куска автомобильной камеры. Дядя Федя зачерпнул в него воды, и они вместе, стараясь не разлить, понесли ее к степной могиле и полили цветы.

Возвращаясь затем через степь к машине, они оба — и Пташка и дядя Федя — чувствовали, что их связывает теперь друг с другом что-то такое, что трудно выразить словами, но что, вероятно, останется между ними надолго, может быть на всю их жизнь.

УКРОТИТЕЛЬНИЦА МОЛНИЙ

Наконец показались впереди крутые, холмистые берега Дона. Машина въехала в поселок, покатилась мимо небольших одинаковых домиков, свернула в аллею молоденьких белостволых тополей и выехала на взрытую неровную дорогу, запруженную грузовиками. Запахло бензином; в воздухе стояла пыль; вдоль дороги громоздились неуютные строительные здания, деревянные вышки, краны. Во всех направлениях тянулись столбы с толстыми, как канаты, проводами.

Полуторка переехала через железнодорожную ветку и остановилась у новых деревянных ворот.

Дядя Федя выскочил из кабины и махнул Пташке рукой, чтобы следовал за ним.

В воротах, их остановил вахтер, но дядя Федя показал ему какую-то книжечку и, положив Пташке руку на плечо, сказал:

— Со мной.

Они прошли мимо высокого крана, переносившего над землей охапки железных прутьев.

— Мы куда? — спросил Пташка.

— А вот сейчас увидишь, — сказал дядя Федя.

У невысокого деревянного навеса он остановился. На груде железа стоял человек, по виду почти подросток, в брезентовой жесткой куртке и негнущихся брюках. Он держал в одной руке фанерный щиток с окошечком, а в другой — небольшой черенок, вроде простой стамески, но с развилкой на конце.

Вот быстрым движением руки он вставил в развилку железный стерженек величиной с карандаш и только поднес его к железному пруту, как этот карандаш мгновенно превратился в молнию.

Молния ослепительно засверкала в руке человека и, наткнувшись на железо, зашипела, рассыпая огненные искры.

Но с тем спокойствием, которое, должно быть, свойственно только укротителям молний, человек легко отвел огонь от железа, и молния сразу потухла и перестала шипеть. Человек снова сделал легкое движение рукой, и молния, мягко шурша, как бы полилась молочно-огненной струей на прутья, сращивая их на стыках.

— Настя! — позвал дядя Федя.

Укротитель молний, так поразивший Пташку, снял с руки брезентовую рукавицу, откинул с лица щиток, и Пташка увидел знакомое родное лицо сестры.

— Настя! — Он бросился к ней.

— Ты как сюда попал? — удивленно и радостно спросила она, схватив его в охапку, тормоша и целуя его в голову как всегда делала в детстве.

— Меня дядя Федя привез, — сказал Пташка.

И только сейчас, оглянувшись, она заметила дядю Федю.

— Ну, спасибо! — сказала она.

Лицо ее вспыхнуло. Она смущенно поправила прядь волос, выбившуюся на влажный лоб.

— Еле доставил, — улыбаясь, сказал дядя Федя. — Удрать от меня хотел!

— Удрать хотел? — недоверчиво спросила она, снова обхватив Пташку и прижимая его к себе.

И все время, пока Пташка рассказывал про дорогу, про Власьевну, про школу, она не отпускала его.

— Настя, — сказал Пташка, — а ты совсем даже огня не боишься? Это настоящий огонь или нет?

— Конечно, настоящий. Видишь, я им каркасы свариваю для облицовочных щитов — ими плотину покрывать будут. Понял? Ну да потом разберешься!