Новое платье Леони

– Ты бросила ее. Предпочла своих белых богатых родителей, большую квартиру на Парк-авеню, фатоватых наодеколоненных женишков маленькой девочке, лежащей в колыбели. И двадцать пять лет спустя ты имеешь наглость заявлять, что это твоя дочь! Но «моя дочь» означает вставать по ночам, когда ребенок плачет, «моя дочь» означает сходить с ума, когда у нее высокая температура, страдать и ходить под дверью, когда ей делают операцию, писать с ней прописи и учить таблицу умножения, давать витамины, учить играть на скрипке. Это не значит приехать и получить готовенькую, выкормленную, вылюбленную, выпестованную, воспитанную девушку. Уехала однажды – будь добра уехать навсегда.

– Ты не можешь так говорить, мистер Г.! Ты не знаешь, что я испытывала.

– Ах, эти чувства богатой барышни! Чувства, которые ты повторяешь, потому что видела их по телевизору. Но мы не в телике, мы в жизни! В ЖИЗНИ!

– В жизни мать и дочь должны быть вместе!

– Но настоящая мать не бросает своего ребенка! Настоящая мать удирает с ребенком под мышкой и говорит себе: «Я смогу выстоять в этой ситуации, я выращу ее, сдирая руки в кровь, под градом оплеух, но каждый вечер я смогу укладывать ее спать».

– Это моя дочь.

Мистер Г. кусал кулаки, сметал все со стола: журналы, консервные банки, жестянки с пивом, очки.

– Если ты утверждаешь, что любишь ее, то тогда тебе нужно ее пощадить. Избавь ее от необходимости расставить все точки над i: что Оскар не ее отец, что Улисс не ее дедушка. А Росита? Ты подумала о Росите? Нет. Ты думала только о себе. О себе и о себе.

– Это моя дочь. Ты ничего не можешь против этого возразить. Ты должен дать мне увидеться с ней. Иначе я сама ее найду и поговорю с ней.

Мистер Г. бросался на нее и вопил:

– Если ты это сделаешь, я убью тебя! Ты, кстати, об этом знаешь, и ты потому приходишь сюда постыдно вымаливать встречу, поскольку боишься, что со сломанной челюстью больше не получишь работу на телевидении!

– Я прошу тебя только позволить мне подойти к ней… – шептала Эмили.

– Но молчи, имей при этом совесть, чтобы помалкивать! Ты полагаешь, что ты еще мало принесла людям горя и без этого? Ты обещала выйти замуж за этого кретина Оскара, ты отдаешься ему разок, чтобы он поверил, что он родитель ребенка, ты махаешь у него перед носом будущей грин-картой, гражданством и легитимностью и потом вдруг смываешься! Я не люблю Оскара, но тут есть из-за чего почувствовать себя униженным.

– Он лучшего не заслуживал!

– Может быть… но тем не менее. Подумай о Калипсо. Оставь ей возможность двигаться вперед, любить, учиться, не нагружай ее этим непосильным ярмом семейной трагедии. Она и так уже много чего повидала. Она получала удары, ее оскорбляли, издевались над ней. Но она каждый раз вставала и в итоге сделалась замечательным человеком. Иди своей дорогой и оставь ее в покое. Она счастлива. А то, что ты ей расскажешь, ей счастья не прибавит. Наоборот, причинит ей невыносимую боль. Правда не всегда та вещь, которую нужно говорить. Было ли у тебя желание сказать правду твоим родителям, когда ты оказалась перед колыбелькой дочки в больнице? Нет. А когда ты садилась в самолет, чтобы втихую вернуться в Нью-Йорк с плоским животом, освободившись от постыдного бремени? Хотелось ли тебе сказать стюардессе: «Подождите немного, я прошу вас, я сбегаю за своей дочерью?» Нет. Ты пристегнула ремень и полетела. И не вернулась. И даже не пожалела об этом.

– Я была так молода! – шептала Эмили.

– Ты бросила ее, доверила ее этому гнусному зверю, который избил ее гаечным ключом! Потому что он понял, что его обвели вокруг пальца.

– Это потому, что Улисс не злился на меня за то, что я решила заставить Оскара поверить в то, что он отец. Только поэтому я спала с ним. И к тому же всего два или три раза, не больше. Я хотела, чтобы Улисс приревновал. Я была совсем ребенком!

– Нет. Ты уже тогда была эгоисткой, трусливой и расчетливой. Ты использовала людей. Ты использовала Улисса, я уж не знаю, почему! Потом воспользовалась Оскаром. Ты пользовалась мужчинами, чтобы сделать себе карьеру! А теперь ты кем хочешь воспользоваться? Двадцатипятилетней девушкой, чтобы поиграть в дочки-матери? Это постыдно!

Эмили упрямилась:

– А ты-то всегда был безупречным?

– Нет, но по крайней мере я был достаточно смелым, чтобы отвечать за свои глупости и гадости. А ты – нет.

– Ты вечно делаешь хорошую мину при плохой игре, – бормотала Эмили.

– Калипсо была тебе ни к чему, ты бросила ее. Как можно было бросить ребенка!

Он воздевал руки к небу.

– Если у тебя не хватало смелости признать ее, когда она была ребенком, почему вдруг ты сейчас так осмелела? Ты мне сказала, что у тебя есть любовник и он уже готов на тебе жениться, а он знает, что у тебя есть дочь?

– Нет.

– А почему?

– Он не любит детей. И не хочет детей.

Она опускала голову.

– О! Смотри-ка, мне гораздо больше нравится, когда ты не врешь. И ты решишься вдруг ни с того ни с сего достать, как туза из рукава, двадцатипятилетнюю дочку?

– Я думаю, да.

– Ты думаешь! Но думать в данном случае недостаточно!

– Я сделаю это постепенно.