Нового Времени не было. Эссе по симметричной антропологии

Размышляя над переворотом Архимеда (или, скорее, Плутарха), мы устанавливаем, каким образом новый тип нечеловеков проникает в саму ткань коллектива. Речь идет не о том, чтобы попытаться выяснить, как геометрия «отражает» интересы Гиерона или как сиракузское общество «попало в зависимость» от законов геометрии. Новый коллектив конструируется за счет привлечения геометрии и отрицания того, что он это делает. Общество не может объяснить геометрию, поскольку именно новое, основанное на геометрии общество начинает защищать стены Сиракуз от Марцелла. Общество, основанное на политике, является артефактом, полученным путем исключения стен и рычагов, блоков и мечей, точно так же, как социальный контекст Англии XVII века мог быть получен только путем предварительного исключения воздушного насоса и зарождающейся физики. И когда мы изымаем нечеловеков, подмешанных в коллективы, тогда остаток, который мы называем обществом, становится непонятным. Его масштаб, его устойчивость, длительность его существования оказываются лишены каких бы то ни было оснований. Это то же самое, что поддерживать Левиафана посредством только голых граждан и одного только общественного договора, без воздушного насоса, шпаги, меча, ведомостей, компьютеров, документов и дворцов (Callon, Latour, 1981; Strum, Latour, 1987; Latour, 1990b). Социальная связь не работает без объектов, которые другая часть Конституции одновременно и позволяет нам мобилизовать, и делает навсегда несоизмеримыми с социальным миром.

Релятивизм абсолютный и релятивизм релятивистский

Вопрос релятивизма тем не менее не является закрытым, даже если мы одновременно принимаем в расчет глубинное сходство при род-культур — старую антропологическую матрицу — и различие в размере — масштаб мобилизации этих коллективов. На самом деле, как я уже несколько раз отмечал, размер коллективов связан с нововременной Конституцией. Именно поскольку Конституция гарантирует, что квазиобъекты будут абсолютно и необратимо трансформированы либо в объекты внешней природы, либо в субъекты общества, мобилизация этих квазиобъектов может принимать беспрецедентный размах. Следовательно, симметричная антропология должна воздать должное этой особенности, но не прибавляя к ней никакого эпистемологического разрыва, никакого метафизического Великого Разлома, никакого различия между дологическими и логическими обществами, между «холодными» и «горячими» обществами, между Архимедом, вмешивающимся в политику, и божественным Архимедом, витающим в небесах Идей. Вся сложность этого предприятия состоит в том, чтобы производить максимум различий при минимуме средств (Goody, 1979; Latour, 1985).

Нововременные действительно отличаются от донововременных тем, что они отказываются осознать квазиобъекты как таковые. Гибриды вызывают в них ужас, который должен быть заклят любой ценой, путем непрерывного маниакального очищения. Само по себе это различие в конституционной репрезентации имеет небольшое значение, поскольку его недостаточно, чтобы отделить нововременных от всех остальных. Существует ровно столько же коллективов, сколько существует репрезентаций. Но механизм, создающий различия, приводится в действие именно за счет этого отказа осмыслить квазиобъекты, поскольку он влечет за собой новое распространение определенного типа бытия: объекта, конструирующего социальное, но изгнанного из социального мира и приписанного трансцендентному миру, который, однако, не является божественным объектом, создающим, по контрасту, меняющегося субъекта, носителя права и морали. Такими объектами являются воздушный насос Бойля, микробы Пастера, блок Архимеда. Эти новые нечеловеки обладают чудесными свойствами, поскольку являются в одно и то же время социальными и асоциальными, создают природу и конституируют субъектов. Это — трикстеры сравнительной антропологии. Через эту брешь наука и техника проникнут в общество, и их проникновение окажется настолько загадочным и таинственным, что это чудо заставит западных людей считать себя абсолютно отличными от других. Первое чудо влечет за собой второе: почему другие не делают то же самое? — затем третье: почему мы такие особенные? Это и порождает целый каскад маленьких различий, которые собраны, обобщены и развернуты великим повествованием Запада, радикально отделенного от всех прочих культур.