Новогодняя коллекция детектива

Баба Клава никогда ни у кого не брала в долг. Только давала. И Александре брать не разрешала.

– Ты нам его покажешь? – спросила Маша, но как-то через силу. Александре казалось, что она весь вечер разговаривает через силу. Может, потому и гроза оказалась такой непродолжительной. Маше явно было не до чужих проблем.

– Покажу, – пообещала Александра. – Ну что, девицы?

Маша молчала, а Ладка с силой махнула рукой.

– Женитесь, – сказала она с отвращением, – разводитесь, топитесь… Кроме того, как я понимаю, нам все равно ничего не изменить, если только сдать тебя в психушку…

– Правильно! – воскликнула Александра с подчеркнутым энтузиазмом и опрометью, чтоб ничего больше не слышать, бросилась на кухню, где чайник, судя по доносившимся звукам, давно уже намеревался убежать с плиты.

Когда она заварила кофе, внезапная и острая боль вдруг скрутила живот. Такое с ней часто теперь случалось.

Боль эта напоминала о том, как она сидела под столом в комнате «Новостей» и слушала разговор своего мужа с Викой, а потом стояла перед Михаландреичем, подписавшим ее заявление, а затем дожидалась в кресле очереди на аборт…

– Ты чего? – испуганно закричала Ладка, пришедшая за чашками. – Чего ты, Сашка?!

– Мне плохо, – выговорила Александра черными губами. – Очень плохо. Совсем…

Они ушли не скоро, вдоволь насуетившись над дрожавшей в ознобе Александрой.

Маша искала в коробке с лекарствами какие-то препараты, снимающие спазмы, Ладка все порывалась вызвать «Скорую», а потом поехала в аптеку, поскольку Маша, конечно же, ничего подходящего не нашла. Они бестолково метались по квартире, ругались и, кажется, даже всплакнули в коридоре – иначе почему бы у них обеих глаза стали вдруг такими красными?

Александру вся их суета раздражала.

Они ничем не могли помочь – ясно, как божий день, и метались исключительно для успокоения собственной совести, так, по крайней мере, казалось Александре.

– Не нужно мне ничего, – раздраженно цедила она, пока они поили ее ромашковым чаем и звонили Машиной тетке, которая разбиралась во всех болезнях и точно знала, что и в каком случае нужно делать.

Потом ей стало стыдно за свои несправедливые злобные мысли, и она принялась благодарить их, умоляла не поднимать паники. Это у нее не первый приступ, она консультировалась с врачом, и тот заверил ее, что в конце концов все должно пройти. Когда успокоятся расшатанные нервы.

– А когда они успокоятся? – деловито спросила Маша.

На этот вопрос Александра не могла ответить, как не могла и рассказать им про аборт. Страшно даже подумать, как много всего она потеряла. И в черном списке этих потерь работа шла вовсе не первым номером. Переложить на них еще и тот, самый черный, ужас?.. Нет, ни за что! Это ее крест, и, как бы он ни был тяжел, она должна нести его одна, сама, без посторонней помощи.

Никто ни в чем не виноват, виновата только она.

Она оказалась плохой женой, слабой и никчемной. Она не смогла защитить то, что было ей дорого, – Андрея, его ребенка и собственную жизнь. Андрей не виноват, что Вика оказалась интересней, свободней, сильнее и умнее его жены, размазни и рохли! И никогда этого не понять Маше с Ладкой, которые клянут изменщика Победоносцева на чем свет стоит. Вот она его понимала хорошо. Наверное, он бы очень удивился, если б узнал, насколько хорошо она его понимала!

Он попробовал пожить с ней, благодарный за то, что она когда-то помогла ему. А она оказалась… недостойной. Господи, это же так понятно и объяснимо!

Она никогда не оправдывала ничьих ожиданий.

Не должна была родиться – и родилась, заставив родителей разойтись и пристроить ее бабушке, которой и без Александры жилось нелегко. Она не была очаровательным ребенком, потом превратилась в некрасивого подростка, и девушка из нее получилась весьма далекая от совершенства – «слишком много мяса», как выражалась обычно та же Вика.

И она никогда не умела бороться, быстро уставала, несмотря на свою богатырскую внешность, и уставала не физически, а душевно. Ей скучно было по сто раз переписывать контрольные по геометрии, чтобы в конце концов получить вожделенную пятерку, и вовсе не хотелось драить пол в кабинете у ботанички, хотя всем было хорошо известно, что это единственный путь в самое сердце ботанического рая. Ей нравился английский и совсем не нравилась химия, и она никогда не могла заставить себя полюбить химию и разлюбить английский, и это стоило ей золотой медали.

Ей было лет восемнадцать, когда баба Клава впервые высказала мысль, поразившую Александру. «Господи, – сказала бабушка в сердцах, – кто же тебя замуж-то возьмет, такую недотепистую! Дал бы бог дожить до этого дня, я бы, кажется, в Киев на богомолье съездила, если б тебя пристроила…»