Новогодняя ночь

— Прожуйся вначале, торговый работник, — гордо ответил брат.

Степка третий год пытался поступить во ВГИК и никак не мог понять, почему его не торопятся туда взять. Будучи подбодрен отзывами нескольких дворовых девчонок, он считал себя очень талантливым и красивым. Стефка считала его маленьким уродцем.

— Кому нужна такая белобрысина, как ты? — поинтересовалась она.

Судя по тому, что брат не огрызнулся, было понятно, что сейчас он опять будет о чем-нибудь просить. Степка молча уселся напротив, дожидаясь когда из кухни уйдет отец. Тот уже вытирал последнюю тарелку и пытался втиснуть ее в сушилку, где не осталось свободного места. Тарелки падали, отец чертыхался и снова пытался их установить. Наконец ему это удалось, и он ушел из кухни.

— Ну как работа? — спросил Степка, пытаясь придать своему голосу проникновенность. На его взгляд, ему это отлично удавалось.

— К делу, — сказала Стефка, которой не доставляло никакого удовольствия, что брат наблюдает за ее ужином.

— Чего? — обиделся он.

— Чего тебе надо, артист вонючий? — спросила она, с удовольствием глядя, как Степкино лицо, и без того с красноватым оттенком, как у большинства белокурых людей, наливалось багровым румянцем.

Степка сглотнул ответные слова, пытаясь сдержаться.

— Между прочим, я хочу тебе помочь, — сказал он.

— Интересно, в чем? — Стефка насмешливо посмотрела в его серые, словно выгоревшие, глаза.

— У меня друган на заводе работает. Принеси гирьку, мы ее высверлим грамм на двести.

— Сухари-то мне потом будешь таскать?

— А ты гирькой осторожно пользуйся. Когда вечер или раннее утро. ОБХССники, поди, не круглые сутки ходят.

— Мне вчера мужик такую за три червонца предлагал, — сказала она.

— Ну вот видишь, — оживился Степка, — а тут бесплатно.

— Дороже станет, — она с недоверием посмотрела на него. — Тебе что, опять бабки нужны?

— Обижаешь. Сам могу тебе одолжить, если хочешь.

— Откуда у тебя?

— Мало ли откуда? — он дернул плечом, — банков не граблю.

— Ну, а что тебе тогда надо?

— Мне нужно пяток «балаганов».

— Каких еще балаганов?

— Ну это типа трикотажного свитера, с рисунком. На ночное белье похоже.

— Сильно похоже? Может, и будешь ночное белье носить? Ничего доставать не надо.

— Не забывай, что я все-таки твой брат, — насупился Степка.

— А где я тебе возьму? Как ты знаешь, я работаю не в промтоварном, а в овощном.

— Ладно, брось, у тебя везде знакомые.

— Напротив, — она взглянула на брата, на его сморщенное личико с подкрашенными ресницами, и спросила, зная, как страдает Степка из-за своих коротких белесых ресниц, — тебя голубые за своего не принимают? Ты бы еще нарумянился.

Степка дернулся и перешел на фальцет:

— Заткнись!

Он был похож на отца, но весь какой-то неяркий, белобрысый, невысокий. Стефка считала своего отца эталоном мужской красоты, обожала его густой бас, всегдашнюю элегантность, строгие костюмы.

— Ладно, — сказала она брату, — так и быть, наведу справки о твоем нижнем белье.

Ночью Стефка долго не могла уснуть, стоило только закрыть глаза, как из рваной темноты появлялись намелькавшиеся за день овощи. Если б она пыталась считать общепринятых баранов, у ней бы ничего не получилось. Вот картошку можно было считать, она расстилалась необозримым полем, считай — не хочу. Но лишь она попыталась прибавить одну картофелину к другой, как из темноты раздался покупательский голос, громкий и глухой, как у пророка: «Ту картошку мне не ложите, не видите разве, что гнилая?» Стефка вначале пыталась доказать, что в русском языке слова «ложить» нет, потом принялась доказывать, что картошка эта вполне стандартная, потом картошка вместе с покупателем провалились в пустоту, а их место заняли золотистые апельсины с бугорчатой кожицей, потом — помидоры, которые покрывались гнилью на глазах, по их поверхности ползли трещины, как по домам при землетрясении, помидоры распадались на слизистую мякоть, и Стефка проваливалась в сон, унося последнее беспокойное впечатление от того, что помидоры гниют.

А потом на нее стали рушиться ящики с виноградом, и она никак не могла увернуться от них, ящики бежали за ней, поднимались ввысь и оттуда в пикирующем полете устремлялись на нее. Головная боль пронзила Стефку, прошлась по всему телу, как ток, и она проснулась.

Звонил телефон. Этот паршивец Степка опять не отключил его на ночь. Времени — четвертый час. Звонили, наверняка, этому паршивцу, но он вовсе не торопился поднять трубку. Своим друзьям и девчонкам он говорил: «Звоните в любое время». На слабые возражения матери и Стефки начинал объяснять, что отключать телефон — это первейшее проявление мещанства, истинная жизнь начинается по ночам, самые откровенные признания происходят именно тогда. И потом мало ли что может случиться ночью, ведь время не замирает по ночам оттого, что люди спят, а идет своим ходом, и нельзя быть в плену у своего сна, чтобы не прозевать этот момент. Несмотря на свои рассуждения, Степка вовсе не собирался вставать, не реагировал на настойчивые звонки, когда ободренные его разрешением приятели звонили.

Стефка наконец не выдержала, подняла трубку:

— Алло.