Новогодние и другие зимние рассказы русских писателей

— Это уж мое дело!.. Вчера за моим туалетом сидело мужчин человек тридцать, и, право, кроме маркиза и барона, все лучше его… Ах, мосье Вешняков! Долго ли вы будете меня мучить? Сократите сеанс! Мне надо еще заехать к великой княгине; мы хотели вместе прочесть новый роман, до обеда… а теперь уже скоро одиннадцать… А в шесть часов хотел к нам быть кавалер дю Клерон; очень милый малый; он в нашем свете много значит; через него можно делать дела; он мне обещал…

— Ваш портрет кончен…

— Вы хотите сказать сеанс?

— Нет, портрет!

— Неправда, неправда! Постойте, я посмотрю! О, тут еще тьма работы; вот чего-то недостает в глазах: они у меня ярче, теплее. Что это за волоса? Будто примазанные! Нет, я лучший судья в этом деле… Сегодня некогда, а завтра я к вам буду…

— Леночка, пожалей мою старость…

— Да кто вас просит ходить за мной, будто шлейф? Зачем же вы держите карлицу, Глафиру? Мы с нею приедем. А теперь пора. A Dieu! A Dio![36] Как теперь говорят при дворе: прощайте! Поедем, ma tante… Ах! Скорее, скорее! Мы опоздаем. La Grande Duchesse Catherine m’attend depuis onze heures… Partons, partons!..[37]

И Леночка почти насильно вытащила тетушку из мастерской. Вешняков, смущенный замечаниями Леночки, стоял как вкопанный у портрета и даже не проводил своих гостей до кареты, что было совершенно противно его правилам… Опомнясь несколько, он ударил муштабелем[38] об пол, бросил палитру и сказал в сердцах:

— Кокетка дрянная! Мало ей! Уметил в натуру, а она и натурой своей недовольна. Навуходоносорша этакая! Видишь, богиней быть задумала. Меня, коллежского асессора, меня, которого сам Каравакк берет за руку, меня учить вздумала девчонка, оттого что вся знать за нею волочится!! Да что я, батрак тебе, что ли?

Вешняков не кончил своей филиппики. Вбежал оный барон, о котором мы уже кое-что слыхали; запах тысячи помад и духов доложил о приближении его издалече; кафтан был залит золотом; на груди, как на пасхальном окороке, волновались манжеты; цепей, цепочек, колец — целый магазин, а в левом ухе бриллиантовая сережка. Он был довольно благообразен; но женский, пискливый голос, изломанные телодвижения — все это делало присутствие его весьма неприятным…

— Саго pittore![39] — закричал он, вбегая в комнату. — Сто рублей! Только пожалуй мне с этого портрета копию!

— Я не могу. Я дал честное слово.

— Что за вздор! Ты же обещал графу копию!

— Нет!

— Врешь, обещал! И увидишь — рассердятся: его не жалуют; а мы — дело иное… Я уверен, что даже будут очень довольны.

— Уверены?

— Больше! Я имею свои причины кое-что думать. И если бы я не был женат… Ну так что ж, будет копия?..

— С удовольствием! Я готов для вашей милости сесть на печку; только как же я это сделаю? Сейчас, сию минуту, приедут за портретом: когда же я успею?..

— Что за беда! Вот платье и руки не засохли! Вот этак замарай, и кончено…

— Караул!

— Чего ты кричишь?

— Три дня работы пропало…

— Вот тебе три червонца; заткни себе глотку и пиши копию. Я завтра заеду…

— Запирай, Франческа, двери! Спусти собаку! Не впускай никого! Я не маляр какой-нибудь; я коллежский асессор Вешняков! Каравакк берет меня за руку; я только не итальянец, а то, по всему, я… О! Да это просто смерть с этими господами; запачкал и руки, и платье… Постой, постой! Елена Николаевна с тобой разделается… Погоди, дружок, проучат тебя… Из коллегии выживут, в вояж отправят, сошлют в деревню. Ведь это портрет Елены Николаевны, слышишь ли ты, разбойник, Елены Николаевны!!

— Какой Елены Николаевны? — спросил отец Сережи, входя в комнату. — Знавали и мы Елену Николаевну.

— Ах, батюшка! — с криком сказал Сережа, бросаясь к отцу. — Мы, кажется, стесним Ивана Ивановича! У него тут ярмарка. То и дело к нему приходит знать…

— Полно, полно! Вот ваши комнаты! И выход особый, и помещенье для людей; пойдем посмотрим…

Вешняков пошел с Александром Сергеевичем, а Сережа подбежал к портрету, плюнул на него, схватил, опрокинул и поставил к стенке…

— Прощай, кокетка! Мы с тобою не знакомы, мы никогда не видали друг друга! — с горьким смехом сказал Сережа и ушел на свою половину.

II

Рано утром Александр Сергеевич ходил взад и вперед по гостиной и курил трубку. Перед Сережей стоял красивый серебряный кувшин с молоком и такой же поднос с сухарями.

— Что ты не ешь, Сережа!

— Не хочется!

— Дети должны завтракать. А мне не до пищи. Все медитую,[40] куда тебя отдать; в Шляхетский корпус или в Преображенский полк, куда ты давно уже записан, почитай, в день рожденья… Из корпуса ты можешь попасть и в Конный новый Регимент, а уж в полку останешься пехотинцем… Кто это приехал?

Сережа вздрогнул. Дверь из гостиной была прямо в мастерскую и, на беду, растворена; отец мог увидеть Леночку: она хотела приехать. Сережа мог перенести обиду, но знал, что отец не так сговорчив… Но опасения его были напрасны. В мастерскую вошел какой-то жук — так тогда называли приказных — в сопровождении Франчески; он вошел в гостиную и, низко кланяясь, подал бумагу.