Новогодние и другие зимние рассказы русских писателей

С визгом, стоном наклонялась «Параня», все больше и больше, конвульсивно растопырив вокруг свои доски и борта, словно щетинясь. Зазевался варнак — налетела на него мачта, запутала в реях, подмяла. Да спасибо — освободил его дядя Степан, выручил.

Раздавило «Параню» сходящимися льдинами, раздавило, как скорлупу, одни щепы остались… задумался дядя Степан — матерый, бывалый старик, потом огляделся вокруг и послал варнака за кирками. А сам принялся кликать Митрича-балагура.

Сидит Митрич на корточках, невдалеке от «Парани», прямо на льду, опустил голову на руки, не шевелится. Окликнул его еще раз дядя Степан — не обернулся Митрич, сидит, как истукан. Рассердился старик, плюнул и принялся за работу. Натаскал бревен, досок, застелил их шкурами, положил на них еле живого Ванюху, укрыл потеплей. Тут Гришка подошел с двумя кирками и ломом.

— Поди, малый, погляди, чего там Митрич присох, — сказал дядя Степан и, подойдя к ледяной скале, взмахнул киркой наотмашь. Посыпались ледяные брызги, закипела работа.

— Митрич, а Митрич! Иди подсоблять! — крикнул Гришка, теребя за плечо товарища.

Тот вздрогнул, съежился и сунул лицо между коленями еще глубже.

— Митрич! Чего тебе, а? Вставай! Замерзнешь.

Вдруг Митрич поднял лицо, хлопнул себя по коленям и закричал дико, неистово:

— А, норвега, братцы, норвега!..

Оторопел Гришка, отступил на шаг.

— Митрич, брось, оставь! Идем шалаш вырубать! Чего тебе, а?

— Норвега, братцы, норвега! — завопил Митрич еще неистовей и спрятал лицо между колен.

Подогнулись ноги у варнака, бежит к дяде Степану.

— Дядя, а дядя!.. Митрич решился!

Бросил кирку дядя Степан, подошли они вместе.

— Митрич, вставай! Замерзнешь, пес ты окаянный, иди подсоблять!

Щелкнул Митрич зубами, визжит:

— Норвега, братцы, норвега!..

— Да полно тебе! Какая норвега, вставай! Ухватился Митрич за дядю Степана и с ужасом повторяет:

— Норвега, братцы, норвега!

Вырвал ногу дядя Степан, поглядел на Гришку, а уж и тот побелел, трясется, еле на ногах стоит.

— Бежим, дядя, бежим! — лопочет губами, а сам пригинается.

Сорвалось что-то и у дяди Степана. Хватило его, словно ломом по голове, продрал мороз по костям, задрожал он, позеленел и кинулся прочь. Вмиг выхватил из обломков «Парани» длинные санки, набросал в них всего, что ни попадало под руки, торопясь, спотыкаясь, падая, а варнак ошалел, еще пуще бегает за ним и повторяет, слезно рыдая:

— Ой, скорей, дядя, скорее!

— Гляди, не замерз бы, — сказал дядя Степан, кивая на Митрича, и прибавил: — Чего там жалеть, собери костер да подволоки его, может, очнется.

Покорно взялся Гришка за работу, собрал огромный костер, высек огня, и запылало широкое пламя, запылало и ярко осветило всех пятерых: Ванюху с его испитым, почернелым лицом, дядю Степана с пучками бровей и всклоченной бородой, варнака с выражением муки и глухой тоски в воспаленных глазах, осветило и Митрича-балагура. Как подволокли его — так и остался он у костра, с лицом на коленях; осветило и Рыжика. Сидят они молча, в тупом забытьи — ждут смерти Ванюхи.

Тихо…

По всему простору полярного неба тонут яркие звезды, искрясь и переливаясь радужными огнями. Черным столбом подымается дым от костра, широкими клубами стелется в разреженном воздухе и тает по ветру…

Не жалеют топлива исхудалые, заморенные, еле живые промышленники — видно, чуют, что за ночь охватила их на далеком севере, морозная яркая ночь, — зажгли свою елку, празднуют и они Рождество Спасителя, и разгорается их елка все шире и выше, поднимаясь навстречу пышной красавице — царице — Полярной звезде…

— Помер… — сказал дядя Степан.

Оглянулся варнак — посинел Ванюха, не дышит, черной кровью запеклись его полуоткрытые губы.

Тяжелые слезы закапали на заскорузлые щеки. Эх, Господи, Господи!.. Вздыхают бедняги и стоят над Ванюхой в глубоком раздумье. Наконец взяли его, отнесли на суденышко, положили за борт. Стал на колени дядя Степан — старшой по артели, шапку снял, а за ним и варнак. Прочел дядя Степан «Отче наш», заупокойную молитву, помолились, накрыли покойника, повздыхали, посадили еле живого Митрича в сани, и побежали они вдвоем, волоча сани, подгоняя друг друга…

Завыл Рыжик, усевшись в ногах Ванюхи, не оставил хозяина, помнит ласки его, помнит, как делился он с ним ломтем черного хлеба, помнит, как он поглаживал его мохнатую мордочку и рассказывал про Параню свою ненаглядную… Стащил Рыжик парус, положил свои лапки на широкую грудь богатырскую, что грела его во время ненастное, снежное, и с прерывистым визгом лижет покойника, а то снова подымет голову и жалобно воет…

Все дальше и дальше уходят промышленники, волоча за собою длинные санки, на которых среди бочонков и ящиков приютился и Митрич-балагур. Ничего он не видит и не понимает, положил лицо на колени, охватил их руками — затих. Шагает дядя Степан размеренно, твердо, не отстает и варнак — выгибают спины промышленники, уходят все дальше и дальше…