Новомир

— Маленькая!.. Что, боишься — не хватит ему? Нам вместе всем в три года не пропить, даже в ресторациях.

— Ну уж… — не поверил Ерёмин, и не без юмора на свой счёт.

— Да-да. От белой горячки окочуримся, запросто. — И посерьёзнел. — А беда главная у нас — народ как-то обессилел… Обессмыслел, да, задичал. А без народа сильного откуда сильной власти взяться, реальной? Вот она и тусуется там, наверху, дрянь человеческая всякая, случайная…

— А ты её мерял, силу? — Выговорилось это сухо у Гущина. — Чем?

— Это, брат, шкурой чувствуешь, лучше прибора нет.

— Ну, шкура — это инстинкт. А пора б уже нам и разумом брать. Сила народа любого — в элите его, согласись, в национальной. Продала нас номенклатура, предала и тем самым перестала ею быть, элитой. Мы и остались без царя в голове… силой без направленья, считай, без цели. Ты вот стань ею, элитой, а потом народ хули.

— Как это — стань?

— А так — в борьбе, в жестокой причём. Только так и рождается, даром никому не даётся. — Все-то мы вроде понимаем, опять подумалось ему, а как до дела… — Сроки нас жмут, вот что плохо. Сроки. Не запряжём, боюсь.

— Да-а, всё та ж телега, то же тягло… а интересное слово, правда ведь: тягло?

— Кому интересно, а кому и… — начал и не договорил Ерёмин, поглядывая на обоих, слушая. Он-то, по всему, знал, что за словом этим.

— Вот именно! — совсем уж по-своему понял его приятель Максим. — А мы всё спрашиваем, что им надо… Тягло сбросить, вот что — с себя! Награбились и, в натуре, по новой решили жить, козлы, с чистого листа: всё позабыть, что было и не было, всю эту историю с географией, с отцами-дедами… не бабушки — бабки одни у них на уме да бабы. От бешенной деньги взбесившийся частник! Нет, но каково задумано — по новой, с нуля и вне зависимости от какого-то там народа!.. Табула раза этакая в серых мозгах, подчистили — и монгольский скачок из недостаточно ими же развитого социума, да не в капиталистический, нет, а через оный прямо в постиндустриальный… да и на кой им индустрия, скакунам, когда спекуляция куда рентабельней? Да, в постмодерн прямиком, в замки-особняки свои феодальные одновременно, а мини-запад и на дому распрекрасно можно обустроить, со всеми его прибамбасами. И обустроили же — апартеид себе, раздельное проживанье! А нам — Африку с морозами, чтоб не заспались, резервацию в одну шестую суши… нет, оцените! А главное, кто?! Ничтожества же, отбросы нравственные!..

«Дозрел, наконец…» Потянуло вслух сказать это, но вовремя придержал себя Гущин, незачем дразнить человека, он же не нарочно. Как томаты-помидоры дозревают низовые наши демократы, краснеют, если не совсем уж гнилые, — но и толку от этого теперь, считай, никакого: поистратили пыл-запал свой на разрушенье, а вот на созидание новое уже и не хватает их, не осталось. Да и разучились, избаловались, ломать — не строить… Силён сатана на энергетике дураков выезжать.

А тут вернулся с обязательной инспекции Юрок, волоча поземи лепехи и ошарушки свои, улегся поодаль и воззрился на них: о чём вы тут?

— С променажа по помойке изволите-с, бастард? — спросил его приятель. — Ну и как они-с, отбросы, — самый цимус?.. Вы его хоть… постригли бы малость, что ли, а то грязней грязи.

— Да-к а не даётся если, — равнодушно сказал Ерёмин, о чём-то своём всё думая, глядя перед собой. — Хотели унуки, а… И так хорош.

Да, раньше хоть раз в году, да удавалось ребятне на каникулах остричь, в какой-никакой вид привести его. Теперь же руки не подпускал, опростился дальше некуда, вот уж действительно — запсел и стал тем, кем стал. Кем стали и мы, впрочем, сами того вроде не желая. Но это ещё вопрос, желали или нет.

— Это жизнь разве? — проговорил Ерёмин, всё так же в себя глядя, что ли, в тоску свою. — Чем так жить…

— Значит, по-другому надо. Жить, — уточнил приятель, чересчур, может, пристально посмотрел тому в избегающие глаза. Явно чересчур, потому что Ерёмин, при всей запущенности своей, при слабостях и грехах премногих предпочитавший обыкновенно ни с кем, кроме бабки своей, в конфликты открытые не лезть, не связываться, на сей раз поощерился недобро:

— Вот спасибо. А то мы неуки тут, не шурупим ничего…

— А я не тебе одному, себя тоже не обхожу любимого. Это всех нас касаемо. Время проживать, резину эту тянуть — не задача… и Юрок вон думает, что живёт. Как — существуем, охломон?! — Пёс в ответ зевнул — с каким-то подскуливаньем. — Вот именно, существуем лишь — и хрена ль, в самом деле, в твоём уме! А вот человеком остаться… Останемся если — и из этого дерьма вылезем: ну, не сможет нормальный человек долго в нём… пребывать. Не от ума большого — из отвращенья просто, из-за рефлекса безусловного, инстинкта чистоты выдираться начнёт. И выдираются, кто малость опомнился уже. Что-то другой пока не видно у нас дороги — да и нету, похоже, другой… Выправляться надо, раз уж покривило.